Сотрудник московского архива хмыкнул и шаркающей походкой удалился, зная, что скоро вернется – за сегодня он уже раз пятьдесят слышал этот ответ, который держался лишь до первой ссылки на другой источник или до новой идеи.
Рубашников благоговейно стер рукавом толстенный слой пыли с пожухлой и потрескавшейся папки. Развязал узелок и развернул ее, оглушительно при этом чихнув.
– Будьте здоровы! – послышалось из каморки архивариуса раздраженное пожелание.
– И вам не болеть! – отозвался профессор, с трепетом перебирая пожелтевшие от времени листочки с выцветшими чернильными записями и истрепанными до дыр краями.
Приехав в этот архив, он поначалу сомневался, что найдет для себя что-то новое – ведь он занимался изучением истории много лет, а в свете его увлечения поисками наполеоновских сокровищ Калужская область интересовала его особенно. Но как только он нашел первый из запланированных документов, сразу же осознал, сколько нового и непознанного могут хранить в себе вот такие малоизвестные архивы. Без перерыва на обед и чай Рубашников перебирал бумаги, оставленные давно ушедшими в мир иной людьми, пытаясь уловить не только то, что они начеркали, но и то, что они хотели написать, но не смогли или не стали по каким-либо причинам. Такой подход приводил иногда к догадкам, найдя подтверждение которым, можно было бы написать не одну книгу.
Именно одно из таких озарений и заставляло его нынче без устали водить носом по пыльным манускриптам, а милейшего старичка-архивариуса шагать туда и обратно, таская порой непосильно тяжелые тома. Перелопачивая горы рукописей и печатных изданий, Рубашников все время чувствовал зуд близкой, но недосягаемой разгадки. Он был порою так силен, что, казалось, еще вот-вот – и тайна, за которой он гонялся, откроется ему во всем великолепии. Но не тут-то было. Словно неуловимая птица счастья, истина ускользала от него, стоило протянуть к ней руку.
Профессор уже собирался заканчивать с сегодняшней работой. Голод настойчиво тарабанил в пустой желудок, а в голове начинали звенеть тоненькие колокольчики. Да и работникам архива уже было не до смеха – намаялись за день с таким посетителем. Внимание постепенно притуплялось, и Вениамин Михайлович дал сам себе обещание закончить пролистывание этой папки через десять страниц. Все равно в следующий раз, а это, по его планам, должно было произойти не далее как завтра, придется начать опять с этого же тома, чтобы быть уверенным, что ничего не упущено из вида.
Тонкий голубоватый от пропитавших его некачественных чернил листок никак не хотел перелистываться. Рубашников уже и палец макал во влажную губку и ногтем пытался его поддеть – ни в какую! Профессора это завело. Он вообще имел нрав азартный, а уж если что-то не выходило, то он сам не свой становился, пока этого чего-то не добьется. Может, потому и дослужился до профессора.
Минуты две он пыхтел и корпел над этим упрямым обтрепанным прямоугольником, сквозь который проступали надписи, сделанные с обратной стороны. Наконец где-то в середине страницы он подцепил его край и нежно, чтобы не разорвать его ненароком, стал отлеплять от подложки.
Уф! Получилось. Зловредная писулька безвольно повисла на его пальцах. С торжеством триумфатора, которому удалось-таки день закончить маленькой, но победой, Рубашников аккуратно положил ее на прежнее место. А потом пригляделся: с чем же он так упорно боролся? А вчитавшись в нервный, непонятный и мелкий почерк, забыл обо всем остальном.
Это была докладная, отправленная неизвестным пока ему автором в ГубЧК. Вроде бы ничего особенного: чекист докладывал своему начальству о результатах изъятия церковных ценностей из храма деревеньки Маковичи. У профессора чуть глаза на лоб не полезли: он ведь про это местечко слышал! Это ж одно из разоренных в начале двадцатого века сел, и находилось-то оно в непосредственной близости от Кощеева озера, откуда он только что приехал.
Теперь его от этой бумажки мог оторвать разве что охранник, дежуривший на входе в здание архива, и то для этого ему потребовалось бы приложить усилия и дубинку! Рубашников стал слово за словом разбирать торопливые каракули. Отряд чекистов, проводивший экспроприацию, вывез из Маковичей две подводы с имуществом местной церквушки, которую тут же и заколотили. Но до райцентра обоз не дошел, поскольку «местный поп Иван Кукащев, именующий себя "отцом Сергием", с бандой мироедов и примкнувших к ним некоторых середняков напал на отряд, имея численное преимущество». Затем шло описание героической схватки, во время которой отец Сергий был ранен, но ушел, прихватив с собой воз с добром. А чтобы оно не досталось большевикам, «утопил телегу вместе с добром в местном озере, пустив под лед».
«Пустив под лед, – вертелось в голове профессора, – церковное добро…» Так вот что за фрагмент иконостаса покоился сейчас в университетском музее! Рубашников больно хлопнул себя по лбу. Вот и разгадка. Можно умыть руки.
Историк осмотрел свои ладони, которые и впрямь не дурно было бы потереть щеткой с мылом, и вспомнил об утопленном колоколе.
«Там был выбит тысяча восемьсот одиннадцатый год… – думал он. – Вполне мог быть среди изъятого имущества. Но ведь мог быть привезен и из Москвы отступающими французами! Мог!» Одно другого не исключало.
40
– Все никак не могу привыкнуть к тому, что у вас здесь уже почти зима! – Рубашников зябко кутался в плащ, который в сравнении с добротной одеждой его провожатого смотрелся и правда зябковато.
– Мы на Севере не мерзнем, потому что одеваемся правильно! – переиначил известную присказку сибиряков директор местного музея, считавшийся апологетом здешней науки и потому откомандированный сопровождать профессора истории, прибывшего в богом забытый северный городок, большую половину которого составляли семьи военных моряков. – Это еще ничего, а вот когда борей задует – вот тогда лучше на улице без дела не болтаться. Да и по делу особого удовольствия не получишь. А сейчас, можно сказать, лето продолжается.
– Да уж. – Профессор подул в застывшие ладони. Идти до местного Дома офицеров было всего ничего, а он уже порядком продрог. И чего отказался от казенной машины, которую ему с такой настойчивостью предлагал командир гарнизона? Уже были бы на месте. Нет ведь, захотелось ему по улочкам здешним пройтись, воздухом подышать.
– А это что за постройки? – спросил он, чтобы хоть чем-то отвлечь себя от угрюмых мыслей, которые тем чаще стали его посещать, чем дольше он находился в Заполярье. Щекастый мужчина в вязаной шапке, которого звали Сергей Дмитриевич, а чаще – Митрич, залился целой лекцией о скромном деревянном доме, который ютился рядом с кирпичными «шедеврами» советской архитектуры. Рубашников с интересом поглядел на него. Маленький, невзрачный, но сколько всего знает! И говорит складно. Ему бы в науку податься – цены бы не было. В душу закралось сомнение, не зря ли он приехал сюда с лекциями? Что называется, в Тулу со своим самоваром. Если здесь свое такое дарование имеется, народ-то и не соберешь…
ebooksa