— Везучий ты, братан, — посмотрел Тиму на рану, качнул головой и без лишних слов повез его на больничку в райцентр.
Какой райцентр, такая и больница. В приемном закуте было серо, душно и пахло вениками — это гоняла грузинские чаи древняя, похожая на фурию служительница Гиппократа.
— Экий ты, соколик, нетерпеливый, — сказала она Тиму, не спеша допила отраву и недовольно пошамкала губами. — Ладно, касатик, показывай, что у тебя там?
Посмотрела мельком, икнула и отправила его к дежурному эскулапу. Вернее к эскулапице, докторице. Худенькой такой, невзрачной, возраста уже не Тургеневского, но еще, слава богу, не Бальзаковского. Блондинке ли, брюнетке — не понять. Пегой масти.
— Ну и что тут у нас? — с порога спросила она Тима, сразу же внимательнее посмотрела на него, почему-то покраснела, как маков цвет, и голос ее сделался певучий. — Проходите, проходите, садитесь. Так, так. Ну ничего страшного. Не проникающее, касательное. До свадьбы заживет. И как же это вас так? Жалко, жалко. Такие волосы резать…
— Споткнулся, упал, — хрипло ответил Тим.
От звука ножниц, проходящихся по шевелюре, мозги у него поворачивались набекрень.
— Пьяный был.
— Ну зачем же вам пить? Не надо, не надо, — посоветовала докторица, улыбнулась ласково и трепетно, как-то очень по-женски погладила его по плечу. — Ведь вас хоть в кино снимай. На Николая Олялина так похожи. И Каморного Юрия…
Ни хрена себе. На обоих сразу?
Наконец экзекуция была окончена — кожа на голове выстрежена и зашита, шприцы с кровоостанавливающим и противостолбнячным воткнуты и опустошены.
— Рубашечка у вас испорчена в конец, — жутко огорчилась докторица, снова погладила Тима по плечу, глянула на него благоговейно, как кролик на удава. — Вам бы помыться, постираться… Есть где?
В мурлыкающем голосе ее сквозила надежда, и Тим это явственно услышал.
— Особо идти мне некуда, — он криво усмехнулся, но вобщем-то невесело, оценивающе тронул башку, подмигнул докторице. — Только как ведь говорили древние? Tu ne cede malis, sed contra audentior ito (не покоряйся беде, но смело иди ей навстречу — лат.). Пробьемся. Спасибо, доктор, у вас золотые руки. И сердце.
Вобщем похожестью на Олялина и Каморного, учтивостью манер и особливо латынью убил докторшу наповал.
— А давайте-ка я вас чаем напою, — сразу обрадовалась та и, вскочив, показала жилистые, но вобщем-то недурные ноги. — У меня он с травками, с мятой. При вашей кровопотере очень кстати наш чай. А потом и насчет вашей рубашечки что-нибудь придумаем.
Словом напоила Тима чаем, приказав спать до конца ее смены, задраила в ординарской, а утром повела к себе домой, в малогабаритную квартиру в стандартной близлежащей хрущебе. По-тихому, чтобы никакого шума. Только без шума не получилось. Около приемного покоя они попали в самый центр аврала и суеты — там пахло кровью, жженой плотью, горелым волосом и бедой. Солярочно урчал мотор военного грузовика, какой-то бледный до синевы прапор молчал, подавленно курил, другой, наоборот на взводе, орал подробности:
— «Нива»… На всем ходу… В столб… Всмятку… и гореть… Мы тушить… потом сюда… его…
Его, это нечто бесформенное, воняющее гарью, куце укрытое драной плащпалаткой. Лежащее на обшарпанной каталке, которую со скрипом не проспавшийся санитар вез зигзагами в направлении морга. Он тоже был зеленый, с перепоя. А когда каталка поравнялась с Тимом, то и он побледнел не хуже прапорщиков и санитара — в морг мало й скоростью везли Севу. Обгорелым, жутким, страшно изуродованным трупом. Дорога и вспрямь оказалась для не доброй.
Хорст. Долина Кулу. 1996-й год
ebooksa