Пятый сон Веры Павловны,

«Ну да, – сплюнул Сергей. – Слепых».

И кивнул Валентину:

«Гони его к черту, возьмем такси!»

И проводив злым взглядом рванувшую с места битую «Тойоту», взорвался:

«Кто так работает? Водила без прав, по документам фирмы никакой серьезной проработки! Липа на липе! – Он негодующе сплюнул. – Плакали денежки Бычков».

«С чего ты это взял?»

«Да с того, что близорукий господин Арефьев хоть и выглядит дураком, но все равно допрет, что мы пришли ниоткуда».

«Не допрет, – уверенно возразил Валентин. – Он может и трусоват, но взгляд на вещи у него наметан. Он человек трезвый. Твой намек на заемные средства достал его прямо в сердце. Ему теперь проще отдать долг, чем впутываться в непонятную историю. Бычки сегодня же позвонят ему и справятся, не возникло ли у него каких-либо проблем? И если господин Арефьев пожалуется им на такие проблемы, ну, скажем, на неожиданный интерес к его посреднической фирме со стороны сразу трех крупнейших спецслужб, а господин Арефьев непременно на это пожалуется, – подчеркнул Валентин, – то Бычки с большой готовностью предложат свою посильную помощь. И сдается мне, – ухмыльнулся Валентин, – что Бычки сумеют уговорить страшные спецслужбы не лезть больше в загадочные дела господина Арефьева».

На другой день Сергей заглянул в МАП.

– Что это у тебя? – заинтересовался Карпицкий, увидев в его руках потрепанную книжку. – «Взорваль». Алексей Крученых… Ну, конечно, нет ни марки издательства, ни выходных данных… Двадцатые годы… «Взорваль огня печаль коня рубли ив в волосах див». – Он удивился: – Ты увлекся русскими футуристами? Или кто-то из друзей коллекционирует такие книжки? Это дорогое занятие.

– Для Суворова в самый раз.

– Понимаю, – кивнул Карпицкий. – «Из подлого презрения к женщине и к детям в нашем языке будет лишь мужской род». Почему-то футуристы считали это стихами. Так же, как и это, – ухмыльнулся он: – «17 апреля в 3 часа пополудни я мгновенно овладел в совершенстве всеми языками. Таков поэт современности. Помещаю свои стихи на японском испанском и еврейском языках. Икэ мига ни. Сину кеи. Ямах алик. Зел». – Он вернул книжку Сергею. – Каждому свое… Я знал человека, коллекционировавшего синонимические ряды алкогольных понятий. Тоже поэзия. Он создал целый словарь. – Карпицкий с удовольствием перечислил: – Бормотуха, бухло, вакса, газолин, это ты наверняка слышал. А вот гектопаскаль? Или культамицин? Или муцифаль? Или, например, самодуринское. Или ундбляхер, – неожиданно вспомнил он. – Ты не поверишь, но определение ундбляхер я однажды слышал в Германии в нашем консульстве!

Они посмеялись.

– В России подобные ряды возникают сами. Алкаш, алая роза, бельмондо. Как тебе? Или стакановец. Звучит празднично и торжественно. Открою секрет, эту коллекцию собрал Зотов. О нем я тебе рассказывал о нем. Зотов одним из первых сколотил капитал на водке, а потом ушел в монастырь. Впрочем, Бог с ним, – покачал головой Карпицкий. – С тобой и с твоим приятелем за эстонскую эпопею я полностью рассчитался. Только не впадайте в экономическую эйфорию, в капитализм мы еще не впрыгнули.

И посмотрел на Сергея странно:

– Ты как сидишь в Томске? Уверенно?

– В каком смысле?

– А во всех.

Сергей пожал плечами:

– Ну, скажем так, цены на хлеб меня пока не пугают.