Но кто из них, кто!? Понятно, что сейчас по тропе идут другие люди – шестерки. Их и раскалывать нет смысла, все равно ничего не скажут. И не потому, что герои, а по причине совершенно прозаичной – им ничего не известно.
Есть объект, есть задача – вперед и прямо. Обязан проследить и доложить. Все. Точка. Хорошо сработаешь – получишь премию. Если у босса будет радужное настроение. Провалишь задание – снимай штаны. В лучшем случае. А в худшем… Об этом лучше не думать и не говорить.
Как это ни печально, но в начале двадцать первого века человеческая жизнь стала цениться еще ниже, чем в двадцатом. И это несмотря на огромный технический прогресс и комфортные условия жизни, на множество разнообразных официальных и полуофициальных комиссий, общественных организаций и международных судов по защите прав человека.
Все стенания и вопли по поводу огромной ценности, которую представляет собой каждый индивидуум, независимо от государственной принадлежности, национальности, вероисповедания и цвета кожи, на поверку оказываются чистейшим блефом, рекламным трюком для оболванивания тех, кто находится в нижних слоях пирамиды.
Когда нужно, власть имущим глубоко наплевать на все права и свободы, в том числе на неприкасаемость личности, и даже на человеческую жизнь. И если когда-то людей истребляли поодиночке, то ныне их отправляют в заоблачные выси пачками.
Подумаешь – бомба туда, ракета сюда… Не очень накладно и эффективно. Главное – почти гуманно. Убийца не видит лиц своих жертв, а значит его совесть чиста. И бездумного исполнителя кровожадных приказов никогда не будут мучить ночные кошмары. Единственное, что очень волнует армейских психологов.
Жернова насильственной смерти, запущенные в доисторические времена, исправно работают до сих пор.
Наверное, в этом есть какой-то высший смысл, неподвластный человеческому разуму.
На меня пока никто не покушался. Что ни в коей мере не могло вызвать в моей душе эйфорию. Придет время, поступит приказ, и…
Но с какой стати на меня поместили под колпак? Я что, разведчик Штирлиц? В чем меня подозревают правоохранительные органы? (Если, конечно, по моим следам идет наружка милиции или ФСБ).
А кто его знает. Думаю, что меня никаким боком нельзя привязать к найденному в лесу бациллоносителю сибирской язвы. А в остальном я чист, как младенец. И это истинная правда. По крайней мере, проживая на "острове", я почти не нарушал закон.
"Почти" относилось к невинным охотничьим забавам, которыми я занимался во внесезонье. С кем не бывает… За это в худшем случае полагается большой штраф. Но сложная операция с участием наружного наблюдения ни в какие ворота не лезет. Зачем?
Такие мысли роились в моей голове, пока я пытался пробить взглядом зеленую завесу. Это мне никак не удавалось, и от досады я даже выругался. Что они там так долго копаются!? Пора бы им выйти на чистое место, чтобы я мог рассмотреть своих провожатых (или провожатого) в подробностях.
Ответ на мой вопрос пришел быстро и страшно. Поначалу послышались взволнованные голоса, затем раздался вскрик, а потом над болотами раздался леденящий душу вопль, полный смертельного ужаса.
Он оборвался резко, внезапно, – будто его, как туго натянутый канат, обрезали ножом. Мне ничего не нужно было объяснять. Трясина приняла на упокоение еще одну грешную душу.
Только теперь я осознал, какую совершил глупость, – даже преступление – потащив за собой топтунов. Но кто мог подумать, что они решаться форсировать болото?
Что касается меня, то я хотел лишь оторваться от наблюдателей и зайти им в тыл. Чтобы мы на некоторое время поменялись местами. Интересно, знаете ли, выставить профессионалов полными идиотами. Мне этого хватило бы. Но самое главное заключалось в следующем: кто предупрежден, тот вооружен; так гласит старинная пословица.
И вот теперь я ругал себя на все заставки. В какой-то мере простительно, если трясина приняла какогонибудь отморозка, подручного Чижа. А вдруг в ямине сгинул сотрудник угрозыска? Усольцев мне ввек не простит такого облома. Задерет до смерти, ей-ей, – как медведь-шатун глупого барашка.
Выход один – рвать когти. Бежать с "острова" без оглядки. Ах, судьба-судьбина… И что это ты приделала мне такие длинные ноги? Нигде места себе не нагреваю.
Я прислушался. На месте трагедии царила давяще мертвая тишина. Если был второй, значит, он не решился продолжить преследование. Стараясь задавить в себе чувство вины, я встал, и неторопливо пошел дальше.