Старик подобрался поближе. Он устроился на пригорке, откуда хорошо просматривалась поляна.
Приникнув к окулярам бинокля, Егор Павлович пытался рассмотреть лица сбившихся в круг полуночников.
Но все они были в плащах с капюшонами, и старик от досады едва не прокусил себе губу. Эх, был бы у него прибор ночного видения!
Тем временем на поляне творилось что-то странное. Сначала собравшиеся разожгли много свечей, затем принесли ящики и застелили их красным бархатом. Потом в центр круга ввели закутанную в белое покрывало девушку; когда его сорвали, она оказалась совершенно нагой и с распущенными волосами. Егору Павловичу показалось, что девушка пьяна; или не в себе – она слегка пошатывалась и бессмысленно улыбалась. Ее подняли на руки и уложили на ящики. Один из черноризцев откинул капюшон, стал над девушкой и, подняв руки к небу, начал нести какую-то ахинею на тарабарском языке. Остальные время от времени поддерживали его тихими возгласами, похожими на стоны. Минут через пять колдун, как его обозначил Егор Павлович, сделал какой-то замысловатый жест над спокойно лежавшей девушкой и его паства умолкла – все стояли, не шевелясь и, как показалось старику, не дыша. В полной тишине черноризец налил из кувшина с высоким горлом в большую металлическую чашу на ножке (с виду бронзовую) какую-то жидкость, возможно, вино, и пустил ее по кругу. Он повторял эту процедуру до тех пор, пока не причастились все.
Старик радостно встрепенулся – прежде чем отпить из чаши несколько глотков, каждый из собравшихся делал два шага вперед, откидывал капюшон и кланялся черноризцу. В этот момент он видел в бинокль их лица в мельчайших подробностях – многочисленные толстые свечи горели достаточно ярко, а небо наконец очистилось от туч, и полная красноватая луна, словно наверстывая упущенное, щедро выплеснула на землю свой призрачный загадочный свет.
Есть! Егор Павлович едва не уронил от волнения бинокль – сначала из чаши выпил Кирюхин, а затем Опришко; они стояли рядом друг с другом, справа от колдуна.
Отложив бинокль, старик взял карабин и приложился к наглазнику оптического прицела. Все, пора… И директор фирмы "Абрис", и юрисконсульт были перед ним как на ладони. Нужно успокоиться… Глубокий вдох, выдох… вдох, выдох… Патрон в ствол… Затвор мягко щелкнул, но и от этого, едва слышного, звука старик нервно вздрогнул. Спокойно! Поправка на ветер… Не нужна – цель совсем близко. Почему вспотели ладони? Раньше с ним никогда такого не было…
Но что делает зловещий черноризец? Черт возьми, что он задумал!? Негодяй!
Через прицел было хорошо видно как колдун поднял над головой нож и медленно его опустил, будто собираясь вонзить в распростертую девушку. Но лишь провел по животу, сверху вниз, сделав длинный надрез. Как ни странно, но при этом девушка даже не дернулась.
При виде такого изуверства, весь во власти неожиданно вспыхнувшего гнева, Егор Павлович поймал в перекрестье прицела руку черноризца и плавно нажал на спусковой крючок. Затем молниеносно произвел еще два выстрела – на этот раз на поражение. Все трое упали. Старик невольно удивился: то, что Кирюхин и Опришко уже мертвецы, он не сомневался, но почему рухнул на землю колдун? От такой раны, как у него, сознание не теряют.
Впрочем, ему уже было не до размышлений – в события вмешались охранники черноризца и его богатой паствы. Раздались выстрелы и Егор Павлович услышал топот ног. Пустив еще две пули поверх голов мечущихся в ужасе полуночников – для большей острастки – он, где быстрым шагом, а где трусцой, направился к загодя намеченному пролому в кладбищенской ограде. Возбужденный стрельбой и запахами свежей крови Грей прикрывал его отход – бесшумным призраком скользил позади, среди кустов и деревьев.
Он слышал бегущих в их сторону врагов хозяина, но они пока не представляли угрозы, а потому разобраться с ними пес не торопился.
Старик уже покинул пределы кладбища и было с облегчением вздохнул, как тут его окликнул притаившийся в тени деревьев охранник. Егор Павлович выстрелил не раздумывая – на звук голоса – и побежал к дороге, за которой начинался негустой лесок. За ним, в яру, он оставил свой "джип".
Грей догнал его возле машины. Морда пса была в крови. Он все еще пребывал в боевой лихорадке и время от времени щерил клыки и злобно урчал. Старик тихо тронул с места и, стараясь сильно не газовать, медленно покатил по пологому дну яра, не зажигая фар. Он ориентировался по белеющим в темноте чисто окоренным кольям, загодя вбитым в землю на пути отхода, которые Егор Павлович теперь выдергивал и складывал в джип – чтобы не оставить даже намека на след. Спустя час он уже был далеко от кладбища…
Вот и все… Пустота… На этот раз покончено даже с надеждами… Точка.
Старик с тоской гладил полированный гранит надгробной плиты, под которой навечно упокоилась Ирина Александровна. Он лично побеспокоился, чтобы заменить временный крест, сваренный с труб, на приличное надгробие, потому как знал, что кроме него об этом никто не позаботится. Проникновенные речи на поминках вскоре забываются, житейская суета быстро выветривает из памяти даже искренне скорбящих клятвенные обещания увековечить образ покойного, и через несколько лет беспощадное время сглаживает могильный холмик, а сорная трава накрывает вечно живым саваном последнюю юдоль еще одного земного мученика. И только ржавый, покосившийся крест перечеркнет иногда чей-то безразличный взгляд, на миг смутив чью-нибудь не до конца очерствевшую душу. Сколько их, таких безымянных крестов…
Пора уходить… Егор Павлович еще не надумал куда, но то, что в этом городе ему не жить, он знал точно.
Здесь все неожиданно стало чужим и постылым. Его ночной отдых нельзя было назвать сном. Иногда он забывался на полчаса, но тут же вскакивал, разбуженный какой-то мыслью, пронизывающей мозг раскаленной спицей. Самое странное – старик никак не мог припомнить, что ему пришло в голову; так, нечто эфемерное, бесформенное, словно обрывок кошмарного видения.
Днем ему было еще тяжелее. Любая работа валилась с рук, и время тянулось так мучительно, как будто он сидел в камере смертников и с минуты на минуту ждал предполагаемого помилования. Иногда ему хотелось разом покончить с этими мучениями, и тогда старик открывал настежь входную дверь, чтобы Грей мог свободно покинуть квартиру, доставал карабин, вставлял обойму и даже снимал тапочки и носки, чтобы пальцем ноги нажать на спусковой крючок. Однако в последний момент какая-то непреодолимая сила удерживала его от рокового шага, и Егор Павлович, совершенно обессилевший в схватке с самим собой, ронял оружие на пол и погружался в омут отчаяния. В такие минуты Грей, умная псина, становился лапами ему на колени и смотрел прямо в глаза так жалобно, что старику хотелось заплакать. Но источник слез уже давно исчерпался. Егор Павлович был почти уверен, что волкодав умрет от тоски, а застрелить верного друга он не мог – рука не поднималась.
Пора уходить… Старик поцеловал холодный гранит надгробной плиты и поднялся. Прощай… Прощай – и до встречи… там. Где-то там…