Убить зверя

– Помощник Базуля до хруста сжал свои кулачищи. – Так вот, стрельбу начали оттуда. И кстати, неизвестный снайпер бил только по машинам. Это чтобы побольше шороху наделать. И в "джип", который взорвался, тоже он пулю всадил. Вспомните, как мы поставили свои тачки – моторами к фронту. При всем желании бойцов Чингиза попасть в бак было весьма проблематично, если не сказать – невозможно. А вот с леска – цель, лучше не придумаешь.

– Неужто ты предполагаешь, что?..

– Уверен. Это тот самый сукин сын, который на кладбище замочил Кирюхина и компанию.

– "Третья" сила?

– Фиг его знает. По раскладу вроде не вяжется, а что там на самом деле – поди раскумекай.

Базуль поверил Балагуле сразу и бесповоротно. Его помощник, бывший опер, обладал аналитическим складом ума, что не раз доказывал на деле. Служба в уголовном розыске сделала из Балагулы абсолютного циника, но в то же время необычайно развила его способности по части разведки и контрразведки.

Знакомый с лицом и изнанкой жизни, бывший борец и чемпион, а затем мент, он часто находил совершенно нестандартные решения весьма сложных проблем. За что его, собственно, и ценил "положенец".

– А что уголовка? Как обычно, когда в деле мокруха, ни кует, ни мелет?

– Вы насчет неизвестного снайпера? Воз до сих пор на месте.

– Ну, а чем тогда занимается твой хваленый Штымп? Ты с ним говорил?

– Пока нет.

– И какого хрена ты ждешь!? – Базуль вдруг разозлился. – Особых полномочий?

– Так ведь вы к моему предложению по поводу разговора со Штымпом отнеслись более чем прохладно.

Потому я и решил немного повременить.

Как ни пытался Балагула быть невозмутимым, но все же не смог потушить искру злорадства, мелькнувшую в глубоко посаженных свинцовых глазках. Базуль столько раз шпынял своего подручного его милицейским прошлым, что временами бывший опер готов был за это голову отвинтить своему патрону. Балагула до сих пор поддерживал не только деловые, но и дружеские отношения с некоторыми из бывших коллег. Нередко после очередных кухонных посиделок у кого-нибудь из них на квартире (в общественных заведениях предусмотрительный помощник "положенца" встречаться с ментами не рисковал) он добавлял еще и дома.

Надравшись вдрызг, бывший опер часами сидел, приложив большую морскую раковину к уху и, слушая шипящие звуки, похожие на шум прибоя, пускал скупую слезу. Спроси его в такие моменты, почему он плачет, Балагула вряд ли ответил бы.

И только протрезвившись, на больную голову, с горечью признавался сам себе, что погнавшись за большими деньгами, он утратил нечто такое, которое нельзя измерить в долларовом эквиваленте.

А если проще – работая в уголовном розыске, он чувствовал себя человеком, но ни в коем случае не подушкой под чьей-нибудь костлявой задницей, как теперь.

К счастью, Базуль не заметил состояния Балагулы. Он лишь выматерился от души и сказал:

– Ты иногда бежишь впереди паровоза, а нынче, когда мы все на подвесе, почему-то стал скромнягой.