Сейчас память унесла его в события трехгодичной давности, студеные снега Москвы, когда он только получил третью звездочку на погоны и приехал в столицу свататься.
Дашкины родители не особо были рады «сватовству гусара». Еще бы – он строевой старший лейтенант из Тьмутаракани. А невеста – столичная фифа, да еще впридачу адмиральская дочь. Будущий тесть – мужик суровый и прямой, так и сказал: «Для своей дочери другую партию хотел бы, олигарховского сынка или, как у старшей, Светланы, мужа-дипломата. Ну на худой конец штабного каперанга. А тут взводный Ванька, ну как в собачью какашку вступил…».
Хотел Александр сказать уважаемому Геннадию Викторовичу, что не стоит всех судить по себе (от Дашки он знал, что ее папашка женился не столько на матери, сколько на тесте, кандидате в члены Политбюро ЦК КПСС), но вовремя сдержался. Промолчал. А младшая дочка сказала, что благословение родителей всего лишь формальность, потому что она все уже решила.
Они долго гуляли тогда по набережной Москва-реки, не могли надышаться морозным воздухом и целовались, сладко, до боли в опухших губах. Потом была роспись в районном ЗАГСе, скромный, но веселый вечер заменил пышную и богатую свадьбу. А утром морской пехотинец улетел в Дагестан, молодая жена приехала в Каспийск только через полгода. К тому времени он получил боевой орден и легкое ранение в мягкие ткани ноги…
– Что, командир, загрустил? – голос заместителя командира группы вернул Звягина в действительность. Прапорщик Петр Романович Фомин по прозвищу Фома Неверующий, сорокалетний плотный мужичок с круглым лицом в точках оспинок и вечно бегающими хитрыми глазками прожженной канальи. Потомок терских казаков, Фомин обладал самыми разнообразными качествами. Он был храбр и осторожен одновременно, деловой и обстоятельный, на привале устраивал группе вполне сносный быт.
– Да так, расслабился, – честно признался старший лейтенант. После возвращения с боевых ему еще предстояло написать подробный рапорт о действиях разведгруппы во время поиска. Но эту процедуру офицер решил отложить на вторую половину дня.
– Договорился с кашеварами, из трофейного барана они нам сегодня на обед сварганят плов, – негромко произнес Фома Неверующий.
– Отлично, – равнодушно кивнул Звягин, он требовал, чтобы в командировке разведчики питались тем же самым, что и местные жители (и боевики), чтобы в горах по запаху ничем не отличаться от моджахедов…
Постепенно палатка наполнялась голосами, морпехи просыпались, зевая и потягиваясь, обсуждали текущие дела.
Наконец в проеме показалась небритая физиономия верзилы с короткими волосами цвета спелой пшеницы и широкими покатыми плечами. Сибиряк Владислав Войцеховский большую часть своей жизни прожил в тайге, до срочной службы работал в лесничестве помощником егеря. Когда вернулся с Тихоокеанского флота, устроился промысловиком-охотником. Десять лет заготавливал пушнину, был довольно удачливым охотником, женился, поднимал двоих детей. В общем, жил в достатке. Только вот однажды, вернувшись из тайги, ни жены, ни сыновей не нашел. Подались в город за лучшей жизнью. Владислав их искать не стал, а по совету товарища завербовался в морскую пехоту и отправился на Северный Кавказ.
В разведке он выполнял функции следопыта, благодаря опыту охотника-промысловика он замечал самые незначительные следы, которые боевики скрывали самым тщательным образом. Себя Владислав Войцеховский называл дважды поляком. Дескать, первый раз его предков сослали в Сибирь еще при Екатерине Второй за Варшавское восстание. После революции родственники вернулись обратно в Польшу, но после пакта «Молотов – Риббентроп» их опять сослали в Сибирь. Больше в Речь Посполиту никто из Войцеховских возвращаться не стал. За эти истории следопыта разведчики окрестили Шляхтичем, чем Владислав очень гордился.
Вторым появился долговязый и сутулый радист Олег Сорокин, прозванный за специальность Птица Говорун. В прошлом безработный инженер-радиомеханик, не найдя себя на гражданке, пошел в армию по контракту.
Следом за радистом наружу выбрались два пулеметчика, коротко стриженные здоровяки с пудовыми кулачищами и могучими шеями. Они были похожи, как братья, но в родстве не состояли. Первым номером был сержант Иван Котков, по прозвищу Укат, а вторым номером в расчете состоял младший сержант Владимир Билашев – Беляш.
Последними появились снайпер и трое автоматчиков. Снайпером в группе был чемпион бывшего Союза по пулевой стрельбе среди юниоров. Невысокий худощавый мужчина с умным интеллигентным лицом, Станислав Овсянников величался почему-то Геркулесом, то ли в шутку, то ли благодаря своей фамилии.
Автоматчиков окрестили Три мушкетера, они были единственные в группе, кто воевал и в Первую, и во Вторую чеченскую кампанию. Сперва как морпехи Черноморского флота, затем перевелись на Каспий. Верховодил этой лихой троицей ловкий здоровяк с наглой физиономией деревенского ухаря, кубанский казак Федор Бешенцев, еще за первый штурм Грозного прозванный Федькой Бешеным. Исполняющий при нем обязанности ординарца смуглолицый и кареглазый, внешне похожий на местного горца ефрейтор Николай Стоянов – Болгарин, и последний, флегматичный молчун, вечно таскающий вместо магазинов к своему «АКМ» пару пулеметных дисков, – Василий Бобин, он же Боб.
Командовал разведчиками Александр Звягин, он же Зять (по понятной причине), по возрасту самый младший в группе. Старший лейтенант только приближался к тридцатилетнему рубежу, в то время как остальные его уже преодолели.
Мирная жизнь на базе имела свои законы и правила. После утренних процедур и зарядки, которую каждый из разведчиков выполнял, исходя из собственных представлений, наступало время завтрака, состоящего из жирной каши и крепкого чая.
Когда с трапезой было покончено, Звягин объявил:
– Сейчас чистим оружие, после обеда свободное время. Выходные – четверо суток, потом начинаем готовиться к очередному выходу в рейд.
– А чего тут четверо суток делать? – удивленно спросил Укат, укладывая возле себя ПКМ. – Даже пойти некуда, санчасть перевели в Ханкалу, остался один фельдшер, да и тот мужик.