– Где мои красотулечки? – внезапно всполошился Дубов, вертя головой по сторонам. Он успокоился, как только обе незнакомки помахали ему руками, и признался мне с хмельной бравадой: – Это балерины, писатель, самые настоящие. Сисечки как у четырнадцатилетних. Та-та-ти-та-та… – После короткой музыкальной паузы Дубов прерывисто вздохнул: – Они бегали на цыпочках вокруг гроба Марка и усыпали его розами… Я свинья, конечно. Не надо было привозить их сюда…
– Пойдем, папа, – строго сказала приблизившаяся Ириша. – Тебе нужно отдохнуть.
– Да! – Он энергично кивнул. – Я непременно должен немного поспать, забыться… А вечером помянем Марка, писатель. – Он без всякой на то нужды погрозил мне пальцем. – По-настоящему помянем, по-русски! Все эти официальные фуршеты не по мне.
– Тебе и фуршета вполне хватило, папа. – Ириша досадливо закусила губу.
– Не твое дело! – крикнул он через плечо, вежливо сопровождаемый охранниками вверх по ступеням. – Я сказал, что будут поминки, значит, будут поминки!
– Лично я там присутствовать не собираюсь! – крикнула Ириша, топнув ногой.
– Без тебя обойдусь. Со мной вот писатель посидит, козочки эти балетные… Деву-у-ли! Прошу следовать за мной. На цыпочках, на цыпочках, милые! Хо-хо-хо!..
Когда мы с Иришей остались на солнцепеке одни, я взял ее за запястье, чтобы не дать поспешно уйти, и спросил:
– Что за странная идея насчет укола?
– Отпусти меня. – Она смотрела не на меня, а на мою тень у себя под ногами. Так было проще. Тень не обладала глазами.
– Зачем ты это сделала, Ириша? – настаивал я.
– Чтобы ты не рвался в комнату Натали, – буркнула она сердито.
– Но я по-прежнему туда стремлюсь. Всей душой.
– И совершенно напрасно. Нет там кассеты. Ты ведь ее ищешь?
– Так ты знала? – опешил я.
– Тоже мне, военная тайна! – Она фыркнула.
– Но…
– Все! Сейчас я не могу сказать тебе больше, чем уже сказала. Поговорим ночью. Я приду к тебе, жди.
С этими словами она ловко вырвала руку и быстро пошла к двери, не оглянувшись на меня ни разу. Почему-то я поверил, что на этот раз она меня не обманывает. Но вместе с тем во мне росла уверенность, что ночью я ее в своей комнате не увижу. Пытаясь как-то увязать две эти противоречивые мысли, я еще долго стоял на месте.
В импровизированном очаге пылало пламя, которое выглядело значительно бледнее, чем совершенно фантастический закат, расцветивший небо и далекие облака. Никакой «Кодак» не смог бы передать разнообразие красок и оттенков, щедро выплеснутых природой на гигантский холст, раскинувшийся от горизонта до горизонта, насколько хватал глаз. Когда я смотрел на это удивительное небо, у меня захватывало дух от восторга. А когда я пытался вообразить, сколько закатов отпылало над землей до моего рождения и сколько их еще будет после моего исчезновения, я чувствовал себя маленьким мальчиком, пытающимся разгадать смысл вечности и бесконечности. Взрослому человеку лучше не задаваться этими вопросами слишком серьезно, иначе можно запросто сойти с ума. От созерцания одного-единственного величавого заката и сознания своей ничтожности в сравнении с ним.