– Хорошо, Михеев, – пробормотал Никита Вольдемарович. Дверь закрылась. Я опять почувствовала его присутствие напротив ниши. Стояла вся такая холодеющая, под шубой, и тряслась от ужаса. А ему не давал покоя недремлющий глас интуиции. Я ощущала его сдерживаемое дыхание. Потянулись флюиды. Качнулась соседняя дубленка, и между ней и шубой просунулось что-то ужасное, готовое меня схватить и не выпускать…
На счастье некоторых дурочек, в кармане у Никиты Вольдемаровича протяжно заработал мобильник. Извилистые пальцы не добрались до моей остывающей груди, притормозили и потянулись обратно.
– Я слушаю, – недовольно сказал Ситников. И сей же миг на полувыдохе сменил тональность на вкрадчиво-подобострастную. – Конечно, рад вас слышать… Да-да, я целиком выполняю ваши предписания… Обязательно… Конечно… До последнего граммчика, вы же знаете… Процедура? Простите, ради бога, но процедура назначена на конец недели… Да-да, понимаю, но пока принять не успел, у меня была журналистка… Всенепременнейше, уважаемый, прямо сейчас и приму…
Завершив сию странную беседу, Никита Вольдемарович погрузился в безмолвие. О своих намерениях насчет гардероба он забыл. Я услышала тяжелый вздох. Вице-губернатор развернулся и какой-то тяжелой, шаркающей походкой начал удаляться. Через несколько минут я восстановила сердцебиение и позволила своему носу выбраться в полутьму прихожей. В апартаментах стояла зловещая тишина. «А не такой уж вы крутой парень, Никита Вольдемарович, – со злорадством подумала я. – Сявка вы позорная».
Удаляться в этой интересной ситуации не совсем хотелось. Пик ужаса я, слава богу, пережила. Я на цыпочках отправилась в обход апартаментов и в самой последней комнате, обставленной под английскую гостиную, обнаружила Никиту Вольдемаровича. Будущий хозяин области принимал лекарство. Вид сзади: отличная спортивная фигура, изящная небрежность в одежде. Плечи, правда, слегка повядшие. Он что-то бросил в рот, подошел к кулеру, плеснул воды в бокал и жадно выпил. Какое-то время он стоял неподвижно, созерцая нерастопленный камин. Потом медленно поставил бокал на зеркальную полку серванта, сделал два шага в сторону и опустился в кресло. Заскрипела дорогая кожа. Профиль во всей красе – напряженный, какой-то надломленный. Рука потянулась к карману, извлекла мобильник.
– Григорьич? – спросил Никита Вольдемарович вполне нормальным, но несколько подуставшим голосом. – Полчаса никого не впускать. Ни под каким предлогом. Отдохнуть хочу.
После этого с г-ном Ситниковым начали происходить метаморфозы. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, излучая скромное вице-губернаторское обаяние. Затем глаза его открылись. Обаяние слетело. Скулы четко обострились, глаза выкатились из орбит. Одновременно их начала затягивать серая водянистая пелена. На виске у Никиты Вольдемаровича затрепетала жилка. Он медленно обвел глазами помещение. Я отпрянула от проема, убирая подальше любознательный нос. Подрагивая от возбуждения, нарочито медленно досчитала до пятнадцати и вернула нос на позицию. Наблюдаемый объект перестал совершать странные колебания. Он сидел, откинув голову на подголовник кресла. Неподвижный, как скульптура. Остановившиеся глаза бессмысленно взирали в окно. По лбу сочился пот. Казалось, он ни на что не реагирует. Я могла войти в комнату, пошариться по барам, сервантам, пару раз споткнуться о вытянутые ноги Никиты Вольдемаровича и незамеченной удалиться. Но на такие подвиги моя натура уже не сподобилась бы. Я сидела на корточках, затаив дыхание, потеряв счет времени, и зачарованно смотрела на человека под воздействием препарата. Такое ощущение, что сама выпила не мне предназначенную пилюлю.
По прошествии долгого времени Никита Вольдемарович шевельнулся. Шевельнулась и я, обнаружив кошмарно затекшие ноги. Чиновник обрел осмысленный вид – глаза с орбит вернулись в черепные углубления, пропала водянистость. Он нахмурился, пытаясь что-то вспомнить. Неуверенно поднялся (я уже готовилась нырнуть за поросший домашним виноградом стеллаж), подошел к бару. Пока он справлялся с бутылкой коньяка, срывая негнущиеся пальцы, я планировала пути отхода. Горлышко позвякивало о хрустальный бокал. Жидкость лилась рывками. Запрокинув голову, Никита Вольдемарович втянул в себя целебный напиток и заметно повеселел. Он уже не хмурился, собираясь что-то вспомнить. Когда он выходил из гостиной, деловито поскребывая макушку, я сидела за стеллажом, готовая при нужде засандалить ему в лоб горшком, а будет мало – опрокинуть стеллаж. Но период прямых боестолкновений еще не наступил. Перспективный политик дотопал до уборной, щелкнул выключателем и зачем-то там заперся. Шлепнулась крышка унитаза.
По всем инструкциям, самое время заметать следы. Я доковыляла на затекших ногах до прихожей, отомкнула замок и, уходя, обратилась к пустому чреву коридора (исключительно для ушей вылупившегося на меня милиционера):
– До свидания, Никита Вольдемарович. Это было великолепное интервью…
А проходя мимо нахмуренного и сбитого с толку стража, помахивая номерком от раздевалки, я не отказала себе в небольшом озорстве: недвусмысленным жестом поправила бретельку якобы сбившегося бюстгальтера. Он застыл, охваченный справедливым негодованием. Но я же не виновата, что у нас мужики дружно в ряд такие самцы? Интервью спокойно взять не дадут…
Я вывалила на Аркадия Ивановича полученные впечатления и удалилась на заслуженный недельный отдых – отлежаться. Кто бы мог подумать, что «Бастион» станет копать? По месяцам была отслежена жизнь Ситникова в последние два года, и результат превзошел самые смелые ожидания. Да, действительно, прошлой весной фигурант ездил лечиться на Алтай. Большие Чили, санаторий «Янтарный». Да, брал путевку на восемь дней. Да, без семьи (почти по Мало). Домик на отшибе, горы, природа-матушка… «Бастион» копнул еще глубже. Подняли документацию, опросили персонал. Да, в самом деле, был такой горе-курортник. Со своим козырным интересом. Две ночи шастал по предгорьям, днем отсыпался, на третью за ним прилетел вертолет и унес в бескрайние просторы. Иначе говоря, прибыли друзья и увезли на охоту. За кабаргой. Через четыре дня вернули. Ну в точности таким, каким забирали: улыбающимся и слегка загадочным. Правда, ни ружья, ни кабарги… Последние двое суток Никита Вольдемарович опять бродил по горам, кушал водочку, ненавязчиво флиртовал с крашеной блондинкой, обитающей в соседнем домике, а когда вышел срок, собрал манатки и подался до дому. Надо думать, подлечившимся.
Его подстрелили солнечным утром, за десять дней до выборов – когда в приподнятом настроении фигурант выходил из подъезда собственного дома. Снайпер свалил Ситникова прямым попаданием в висок. Разумеется, стрелявшего не нашли. Никиту Вольдемаровича зачем-то повезли в больницу, но там растерянным охранникам популярно объяснили – от смерти не лечим, давайте, ребята, в морг.
Попутно прогремели еще несколько выстрелов. Одного деятеля сбили с трибуны, куда он влез по какому-то торжественному случаю. Другого – со стремянки, разворотив при этом полстены (цель достойно оправдала калибр). Третий спикировал с балкона, разгрохав собственную «Ауди». Четвертый уснул на собрании и не проснулся. Эффектно, но не эффективно. Поздно. Отстрелять всех выпускников базы у «Бастиона» не было ни сил, ни времени. Да и народ повел себя как-то некрасиво – возмутился и стал митинговать. Он у нас на Руси всегда выступает на стороне обиженных.
Словом, праздник подошел к концу. Дворники сняли флаги.
Но жизнь текла своим чередом. Я окончательно перебралась в свою старую квартирку «компактного проживания» на Путевой. Ни убийц в масках, ни адских машин там под дверью не оказалось. Антошка домучивал первую четверть четвертого класса, Ветров куда-то сгинул (куратор намекал на важный перевод в район Кубани, вместе с семейством). Я по этому поводу почти не горевала. Любовь там больше не жила, всем известно. К ноябрьским праздникам вставила вторую дверь, обзавелась газовым пугачом с устрашающим барабаном. Днем пропадала на работе, вечерами общалась с ребенком. По ночам царапала рассказики, плакала. Не жизнь, а какой-то День сурка. Командировки в «горячие точки» стали сходить на нет и под Рождество совсем прекратились. Изредка в моем доме объявлялся брызжущий радостью Туманов, привозил новые шрамы. В такие дни я не плакала. Я обретала товарный вид и становилась моложе, я цвела и лучилась счастьем. Кому вредит немного счастья? Мы запирались в спальне, часами напролет занимались любовью (Туманов называл это дело тактическими учениями), а Антошка, ворча, отирался под дверью и бухтел, что когда-нибудь он тоже вырастет и покажет всем кузькину мать.
О себе Туманов практически не распространялся. Лишь однажды по секрету поведал, что теперь его не берут пули, поэтому я совершенно напрасно беспокоюсь. На вопрос о делах раздраженно отмахивался – дескать, по-старому, хромаем, кашляем. О месте нынешней дислокации отзывался туманно: недалеко от Сочи (а кто бы с ним спорил? – любая точка на Кавказе недалеко от Сочи, даже Чечня). Он уезжал на месяц-другой, опять появлялся, сияя улыбкой, проводил со мной неделю, клялся в вечной любви и отбывал в свои «Сочи». А я гадала, обливаясь слезами, увижу ли его еще когда-нибудь…
В политической жизни страны меж тем происходили перемены. «Старая гвардия», не выполнившая ни одного из своих обещаний, катастрофически теряла очки, отходила в тень. На поверхность выплывали новые силы. Они не были ни левыми, ни правыми, не призывали делать жизнь с Запада, но и не кричали о «происках жидов». Они предлагали нормальную патриотическую программу: сильная армия, сильная промышленность, единый для всех закон; не настаивали на православии как единственно верной религии; не собирались вести борьбу с преступным элементом путем поголовного уничтожения последнего. Среди них не было бесноватых (по образу классического либерал-демократа), не было упертых (вроде небезызвестных «трудовиков»), это были нормальные, спокойные люди. Порой даже чересчур. Принадлежа к разным, нередко безнадежно периферийным партиям, они не испытывали нужды в деньгах, играючи делали карьеру, хотя ни президент, ни премьер с кабинетом за их спинами не просматривались. Они воровали, как и все в этой стране, но не попадались (разоблачительные публикации в прессе либо пресекались на корню, либо убедительно опровергались). Они не имели отношения к одиозным олигархам, не запятнали себя компроматом. И хотя большинство из них было малоизвестно широкой политизированной публике, производили они впечатление серьезных людей, способных постоять за Отечество.
На очередных выборах они пришли к власти. Загадочная у нас страна.
Фиаско полное. «Как вы яхту назовете, так она и поплывет», – подметил мультяшный Врунгель. Отныне «яхта» называлась Национал-патриотический фронт – всерьез и надолго победившая партия непонятно какого класса…