— Эта девушка никуда не ехала, — тарабанил он скороговоркой. — Она провожала пассажира, следовавшего до Саратова.
Проводница, женщина, что называется, кровь с молоком, осадила суетливого репортера:
— Да чего ты скачешь-то передо мной? В туалет, что ли, хочешь?
— Боюсь не успеть.
— Только на перроне гадить не надо.
— Да нет. Опросить всех не успею. Потом еще два дня ждать придется. Вы же через день ходите?
— Помню я эту кралю. Красивая. Мне даже интересно было на нее посмотреть. Пассажира-то саратовского я давно знаю. Поди, года три ездит нашим поездом в Москву и обратно. Дмитрий Алексеевич его зовут. Он наш, саратовский. Всегда берет билет в одно и то же купе и место на нижней полке. Есть такие люди. Привыкают к чему-нибудь одному, и другое им не нужно. Очень воспитанный дядечка. Вежливый. Даже помнит, как моих детей зовут и кто где учится. Говорил, как Петька подрастет, он его в университет примет на химико-технологический факультет. Мол, очень перспективная профессия. А сам-то он профессор. Преподает там. Ну Петьке-то только девять исполнилось…
— Значит, она его проводила, и он уехал в Саратов.
— В том-то и дело, что не уехал. Понимаешь, какая петрушка вышла. В Москве в его купе сел молодой парень. Красивый тип, одет хорошо. Черное кашемировое пальто, длинное такое. Темненький, с усиками. Он ехал до Рязани. Рязань мы проезжаем ночью. В два часа. А мне дал три билета, а не один. Сказал, что должен ехать с друзьями, но те опаздывают. Так его друзья на поезд и не сели. Ехали они вдвоем с профессором. Мне-то какое дело. И вот Рязань. Мой напарник спал, а я вышла на перрон. Мы там десять минут стоим. Парень-то этот вышел. Даже пожелал доброго пути. Но что-то мне показалось в нем странным. Так сразу и не сообразила, а когда поняла, то поздно было. Он нес чемодан. И чемоданчик-то знакомый, старый, еще с клепками. Таких давно не делают. И тут меня осенило! Грабитель! Чемодан-то профессорский. Я-то его хорошо помню. Сто раз видела. А тут поезд тронулся. Я заскочила в вагон и сразу в купе к Дмитрию Алексеичу. Дверь открываю, а там никого. Пусто. Все убрано, будто здесь и не ехал никто! Я даже на номер глянула, не спутала ли чего. Нет, оно! Где он сошел и когда, знать не знаю. А главное, что я не видела, как он выходил. Через другой вагон? Или друзей встретил и перешел к ним. Так бывает иногда. Но он непьющий, можно сказать, в карты не режется. Спросила соседних проводников. Может, через их вагон вышел и от поезда отстал. Никто его не видел. Да и поезд на одну треть был заполнен. Пропал человек.
— Вы заявили об этом?
— Нет. Мне что. Чего зря в колокола звонить.
— Не зря. Поверь мне, подруга, что не зря. Какой он был, этот вор с чемоданом?
— Я же сказала. Чернявый, улыбчатый, с усиками.
— Усики и наклеить можно.
— Нет. Он ими верхнюю губу прячет. Порченая она у него. Будто к носу ниточкой привязана. Вот он и носит усы.
— Вот это уже другой разговор.
— Кончился наш разговор, чудак. Отчаливаем.
— Приедешь в Саратов, звони в колокола. Пусть профессора менты ищут.
Метелкин направился к вокзалу.
Поздно вечером они встретились, Настя и Метелкин. Сидели в своем офисе и читали дневник Марины. Погода, отметки детей, кто звонил и очень мало о работе. Не хотелось женщине фиксировать свою деятельность и оставлять в памяти. Но несколько мест имели значение. «26 декабря. На работу не вышла Зоя Морозова…» Больше она о ней не вспоминала. Похожая запись вновь встретилась на страничке с пометкой «13 февраля». В этот день на работу не вышла Люба Китаева. Тут имелась приписка: «Уже десятая за последний год».