Кто там еще? Дурашливый Шарапов – озорной компьютерный малый с холодными, если присмотреться, глазами? Насочинял про расстрел бичариков? Как можно про него насочинять, если точно не знать о том, что происходит на базе? А что ему мешает знать о происходящем на базе? Если «Бастион» направляет своего агента, то явно не на деревню дедушке и не по грибы – то ли найдет, то ли нет. Элементарный допрос лиц, взамен которых засылаются люди, – и уже картина происходящего обретает конкретные видения…
Та же история с Олегом Брянцевым. Должность номинального руководителя группы ничего не определяет. Помимо документов, удостоверяющих личность, он везет документы, разрешающие и объясняющие причины следования организованной группы людей, и не более. Отмазка для патруля. Воспользоваться ими так же легко, как чужой салфеткой. На вид неторопливый рассудительный человек, с боевым прошлым – как раз то, что поощряется и культивируется в среде претенциозных вояк, зовущих себя «Бастионом».
Ситуация, конечно. Агате Кристи в гробу икнется.
Полночи я вертелась с боку на бок, пытаясь найти участок тела, которому соприкосновение с вонючей простыней не доставило бы неудобств. Пробовала вспомнить, сколько раз в течение июля проводила ночь в нормальной обстановке. Пришла к выводу, что лишь однажды – в жарком номере гостиницы «Уют», в объятиях любимого человека, которого наутро забрали. Плакать не было смысла. Плакать вообще нет смысла, особенно когда находишься среди людей, для которых слезы – нонсенс, и каждую слезинку в дальнейшем придется аргументировать. Но где вы видели женщину, владеющую чувством разума? Я плакала беззвучно, закусив подушку, не вытирая слез, и молила, как перед алтарем: не выдай себя, не хлюпни, не преврати драму одинокой, покинутой женщины в нечто большее и страшное. Кто родился женщиной, тот меня поймет.
Инстинкт, обретенный в студенческие годы – вскочить на час раньше, пока у туалета не накопились прыгающие пассажиры и не объявили санитарную зону, – сработал и сегодня. В Канск прибывали ровно в девять. Полвосьмого я подскочила, очумело обозрела купе – никого не вырезали? – цапнула туалетные принадлежности и промаршировала в конец вагона – мимо пыхтящих злобой кавказцев. Те и не думали вставать – лежали, как на смертном одре, и только сверкали глазами. В туалете никого не было. Стараясь не дышать, я совершила процесс омовения. Качество санузлов в поездах дальнего следования – это отдельная строка в героической летописи отечественного транспорта, поэтому и касаться ее надо отдельно. Достаточно сказать, что условия для чистки зубов пусть не барские, но все же имелись, и то ладно. Если Дина Александровна не почистит зубы, она не жилец. Хоть песком, хоть мылом, хоть углем. Кстати, углем и рекомендуют это делать различные методики, следящие за выживанием человечества, но плюющие на благо отдельной личности. Сжечь липовую (в смысле, из липы) палочку, облохматитъ еловую веточку, взять все это в рот, пожевать, а потом прыжками бежать до ближайшего ручья – полоскать горло (если же рядом нет ручья, то это ваши проблемы, причем серьезные). Стало намного легче. Вчерашние ужасы уже не казались столь безысходными. И все же потребовались моральные усилия, чтобы вернуться в купе. Но я сделала это. Дети проекта «Эпсилон» уже шевелились и приходили в себя.
– Пост сдал, – буркнула Олеся, исчезая по проторенной мною дорожке. Пост принял. Зарецкий еще дрых. Олег Брянцев, хмурый спросонок, вместо зубной щетки вырывал из сумки кружку, явно навостряясь за кипятком. Шарапов качал пресс. С верхней полки пялился осоловелыми глазами и медленно сползал Антон Терех.
Мысленно перекрестясь, я принялась стаскивать постельное белье.
Высокое двухэтажное здание канского вокзала неплохо смотрелось в конце второго тысячелетия. В начале третьего стало жалким и убогим. Отслаивалась штукатурка, стекла на втором этаже повыбивали, туалет не работал. Но коньяк продавался. Чем и воспользовались Терех с Шараповым, приобретя плоские бутылочки – вроде тех, что Мэрилин Монро прятала на чреслах под резинкой. Привокзальная площадь, несмотря на ранний час, кишела двуногими. Автобусы, ларьки, крытые навесами ряды. Колхозники ни свет ни заря занимали торговые площади.
– Яблочки, сибирские яблочки! – голосила тетка – такая же наливная, как продаваемый товар.
– Грибочки! – вопил кривоватый дядька, возвышаясь мухомором над грудой червивых маслят. – Налетай! Подбирай! Дешевле, чем в лесу!
Здесь же на площади функционировал туалет. В мужском шла уборка, поэтому все без разбора валили в женский. Мы тоже зашли. Перегородки были по пояс, поэтому я как-то не осмелилась. Передумала. Хотя народ не шибко-то комплексовал. Времена такие. Когда действительно всем на все…
Обстановка казалась будничной. Однако недолго музыка играла. На платной автостоянке за кварталом одинаковых кирпичных трехэтажек нашу группу поджидал микроавтобус. Последовала сверка документов, после чего неулыбчивый дядя с шарообразной головой кивнул на салон – влазьте… Давно я не была в Канске. Почитай, лет двадцать. С тех пор как на втором курсе приезжала сюда с одногруппницей Семеновой – половить карасей в Кане да поотлыниватъ от практики. Впрочем, перемен никаких. К лучшему их никогда и не было, а к худшему – не заметны. Катаклизмы большой политики на обликах провинциальных российских городов не отражаются. Потому что хуже некуда. На площади местного революционного божка Коростелева повернули направо, проехали драмтеатр, опрятную церковку. За акациями городского сквера взяли на север и по улице еще одного «ревбожка» Гетоева переехали Кан. Молчаливые усадьбы, «Хозтовары» с заложенными кирпичом окнами, арсеналы «Морфлота» – бывшей в/ч. Раньше здесь стояли морпехи, а под землей клепали торпеды, а нынче – глушь, бурьян, полоса отчуждения. Город закончился плавно: двухэтажки перешли в череду мехмастерских, мелких заводиков, заводики – в частный сектор. Избитая, но худо-бедно мощеная дорога закончилась, автобус запрыгал по буеракам. Ехали в молчании. Смотрели по сторонам. Лишь когда началась тайга и дорога стала проваливаться в низину, Зарецкий разжал губы:
– В тот раз с Северного аэродрома летели, а сейчас куда-то в сторону забираем.
За развилкой повернули еще круче и поехали почти на восток. Обогнули кривую линию скал, продребезжали по мосткам через таежный ручей и за осиновым редколесьем выбрались на равнину. Метрах в пятистах от опушки обосновалось селеньице. Типовые силикатные двухквартирники, гаражи, белье на проводах. В стороне – небольшой аэродром, плотно загруженный техникой. Дорога через поселок, промчались за секунды – два десятка домишек и проезжая часть, мощенная гравием… Аэродром оказался не военным: Управление лесами, МЧС или еще какая-нибудь контора, имеющая дело с экстремальными вещами в зоне леса. С одной стороны посадочной полосы – заезженные Ан-2 с символикой пожарной охраны, с другой – вспомогательные машины, заправщики, резервуары с водой, горючим. Поодаль, за осиновой лесополосой – вертолетная площадка и несколько подсобных сооружений. Громоздкие «птицы», люди в сером аэродромном одеянии. Участок охранялся. Вернее, контролировался: особы мужского пола, одетые в лишенные знаков различия комбинезоны, останавливать нас не стали, но взяли под наблюдение.
Мы подкатили к стоящему на отшибе небольшому вертолету (плохо соображаю в марках летающего железа, различаю только Ми-8, но, по сравнению с последним, этот почти не производил впечатления) и, сделав лихой вираж, остановились.
– Приехали, туристы, – проворчал водила.
Все правильно, мы летели на север. Солнце светило в спину, и тени от сосен, как только кроны оказывались под нами, вырастали гигантскими грибами. Бесконечный ковер зелени с небольшими проплешинами скал плыл и плавно покачивался. В вертолете царило нездоровое возбуждение. Терех с Шараповым пустили по кругу коньяк. Приложились все, даже я, хотя не хотела. Олеся непоседливо ерзала, беспрестанно смотрела вниз. Зарецкий кусал губы. Даже Брянцев перестал излучать спокойствие и поминутно вытирал рукавом потеющий лоб.
Шарапов торопливыми глотками допил коньяк, конвульсивно вздрогнул кадыком и вдруг вполголоса завел речитативом:
Терех встрепенулся, раскрыл рот, и они закончили хором:
Отход на Север!!!
ebooksa