Иллюзия отражения

– Может быть. И твоя собственная жизнь – тоже. По утрам я спускался в кафе, брал рюмочку рома или бренди и зависал с такими же любителями выпить поутряни, как и я. Умом понимал – неправильная эта жизнь, не моя, а отрешиться от нее не мог.

Вот тогда и встретил Гретту. В тот день я ездил во Франкфурт выправлять какие-то бумаги, потом засел в пабе и вернулся автобусом: сильно был набравшись. Сошел, побрел в свою гостиничку... Вдруг вижу: какие-то косоглазые девчонку полукольцом окружили... Я рявкнул на них, они даже головы в плечи втянули, а как рассмотрели – сложения я не богатырского, да еще и под хмельком, заулыбались, обступили...

– Корейцы? Китайцы?

– Да я и не рассмотрел. Нет, скорее из Южной Азии ребята – бенгальцы, пуштуны – не понять. Что-то заклекотали на своем наречии, потом один на ломаном немецком произнес сакраментальную фразу: «Бумажник, часы и – уходи, немец». Вот это завело меня больше всего: какие-то выродки пытаются ограбить девчонку, да и меня, и – где? У меня дома! Ну я и развеселился.

Глава 28

Да... развеселился. То ли хмель замешался с адреналином, но... Так я не веселился давно. Двоих уложил сразу, а остальные трое... Этих я воспитывал. Крепко воспитал. Бил так, чтобы не упали и не вырубились. Но потом загрустил и – отключил и этих.

Девчонка смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Я вежливо поинтересовался, далеко ли ей. Оказалось – два квартала. Я увязался провожать и вдруг понял, – она меня боится! Но почему-то она вдруг ни с того ни с сего пригласила меня на чашку кофе. Консьержка, открывшая дверь, посмотрела на меня с таким удивлением и любопытством, что я вдруг понял: мужчины у нее не бывают. И как узнал потом – женщины тоже.

Греттой владела, как сказал некогда русский поэт, «одна, но пламенная страсть». Как там дальше?

– «...Она, как червь, во мне жила, изгрызла душу и – сожгла...»

– Да. Сожгла. Гретта не желала иметь ничего общего с этим миром. Она выдумала свой. Писала картины и – жила в них. А существовала – здесь: скудно, невесело, отрешенно... И ее выдуманный мир меня... пленил. Да, именно так. Это был сладкий плен: красок, образов, созвучий... Гретта всегда что-то слушала: Бетховена, Баха, Чайковского, когда писала свои полотна. Или чертила углем. Или – темперой. Я тогда остался у нее. Мне казалось, навсегда.

Жизнь моя переменилась. Я устроился на работу в службу безопасности одной торговой фирмы, уже через полгода – продвинулся... Взял кредит и купил дом, автомобиль. У Гретты теперь были достойные условия, чтобы заниматься творчеством.

Вот только... Я был ее единственным зрителем. И единственным, кто понимал, что она хочет сказать миру. Мир же остался к ней равнодушен. Директора и владельцы выставочных залов интересовались только тем, что продается.

Гретта пыталась, но... Две выставки живописи и одна графики – провалились. Было продано всего две работы, и обе – купил я. Гретта хотела подарить людям целый мир, но они не только не признали или не приняли ее дар, они остались совершенно равнодушны. Трое-четверо яйцеголовых умников тиснули по статье, а в них – повторяющиеся слова: «творческая беспомощность», «равнодушие к форме и цвету», «провинциальная серость» и прочее в том же духе. Даже статьи, заказанные загодя владельцами салонов, были сухи, как трехвековой пергамент.

Гретта им не поверила. Она продолжала работать и... начала принимать наркотики. Сначала таблетки, потом... Я, восхищенный ею и, что греха таить, слишком занятый на работе, заметил это не сразу... А когда заметил – было поздно. А в один из вечеров, когда я вернулся с работы, моя Гретта спала... Но ей не суждено было проснуться. Слишком большая доза. И приняла ее она, я полагаю, намеренно.

Ей претил этот мир. Мне казалось, что ей достаточно того мира, который она создает сама. И – моей любви, моей преданности, моего восхищения. Я ошибся. Каждому художнику необходимо, чтобы его восхищение выдуманным миром разделили окружающие. Но – самое грустное в нашем времени то, что людям порой нет дела ни до кого. Даже до самих себя.

Ты спросишь, зачем я тебе рассказываю все это?.. Просто у Сен-Клера взгляд был такой же, там, на катере, как у Гретты... Он был слишком разочарован этим миром, чтобы его простить. Он ушел. Вернер перевел дыхание, закурил. – Знаешь, почему я тебе рассказал все это? Чтобы ты понял: я не убивал Сен-Клера. – Вернер тряхнул головой, поморщился. – Нет, я не то сказал. И не так. Все, что я тебе рассказал, – чистая правда, и рассказал я тебе это затем, чтобы меня хоть кто-то выслушал до конца. Психоаналитики скучают и выдумывают диагнозы во время наших излияний. Я к ним не хожу. Немцы... Немцы способны выслушать, но в глазах любого из них я увижу жалость и вопрос: чем конкретно вам помочь? А кто может мне помочь, кроме моря, солнца и звезд?..

Ты русский. Ты способен слушать сочувствуя, жалея без жалостивости, сострадая без высокомерия. Я сказал тебе все. И теперь, наверное, смогу уснуть. Вот только... Я боюсь порой своих снов.

– Снов не боятся только те, кто считает, что окружающей реальностью исчерпывается весь наш мир.

– Ты понимаешь? А намибийская пустыня? А полотна Гретты? А звезды?..

– Тебе нужно смирить воображение, Фредди.