Мы стояли у мусоропровода, откуда вела дверь на маленький технический балкон. Двадцать первый этаж. Шестьдесят метров над землёй.
– Я не разобьюсь, если что, – напомнил Михаил, придержав меня за руку.
Я покрутил пальцем у виска.
– То есть разобьюсь, – признал Михаил. – Но выживу. В смысле – восстановлюсь. Со временем.
– Тогда мне чего бояться? – спросил я. – Разобьюсь – восстану – возвышусь. Делов-то.
– У тебя в завещании указана кремация, – сказал Михаил. – Не восстанешь.
– Тогда и биться не буду. Пусти!
– Но почему именно ты? Ты вчера много пил. Я чувствую запах.
– У тебя загар неправильный, – объяснил я. – Не надо им сейчас тебя видеть.
Михаил подумал и отпустил руку.
– Разумно. Иди.
Я толкнул дверь и неторопливо вышел на балкончик.
Ого!
Вот это ветрила!
Будь у меня шляпа – она бы улетела.
Будь у меня крылья – я бы сам улетел.
А будь мозги – рванул бы обратно.
Балкончик был узкий, но длинный, метра четыре. Он соединял лифтовую площадку с мусоропроводом и дверь на лестницу. То есть в случае пожара жильцам предстояло петлять при спуске: выбегать на балкон, впуская в горящее здание свежий воздух, и снова нырять в огонь.
Как-то глупо. Впрочем, у нас тут не пожар.
Вначале я посмотрел вниз. Там стояли несколько патрульных машин, пожарная машина, «скорая». И зеваки, куда же без них. И телевизионщики. Ну ещё бы…