В рясе смертника

Капитан стоял передо мной, как провинившийся школьник перед учителем.

– Понимаю, что вы сейчас подумали… Да, это незаконно, черт меня подери! Только подумайте, отец Павел, неужели мне, менту по жизни, отпахавшему четырнадцать лет опером и дважды раненному, неужели мне легко предлагать вам такие гешефты? – упавшим враз голосом спросил Томанцев. – Думаете, будет лучше, если вместо реальной помощи потерявшему все свое имущество одинокому старику-священнику и небольшой денежной поддержки нескольким милицейским семьям, едва сводящим концы с концами, семьям, где не могут позволить себе зимой купить ребенку фрукты, где муж стыдливо опускает глаза, когда в день зарплаты приносит домой денег «на посмотреть прилавки магазинов», а жена тихо плачет, в третий раз штопая единственные колготки… – от волнения Томанцев задохнулся и умолк, чтобы перевести дух, – …будет лучше, если этих долбаных брокеров, интеллигентов прыщавых, запихнут в тюрягу к уркам, где их, салаг, опустят и заставят кукарекать в петушином углу, а заработанные ими грязные баксы просто конфискуют и, как того требует закон, передадут в бездонные и дырявые закрома родины?! Лишь для того, чтобы их разворовали вконец обнаглевшие от безнаказанности правители и чиновники?! Так, по-вашему, будет справедливее, да?! Ответьте мне вы, священник!

Я молчал и с сочувствием глядел на этого доведенного до крайности тяжелой, нервной, изматывающей работой и постоянным безденежьем умного и правильного мужика, разменявшего пятый десяток. По-человечески я понимал его. Но не оправдывал. Комбинация, которую он, служитель закона, предлагал провернуть, используя постигшее старика несчастье, однозначно квалифицировалась как должностное преступление.

– Поймите вы наконец, – справившись с волнением, тихо и устало заговорил Томанцев, – каждый день в Питере происходят десятки случаев, которые без проблем можно задним числом подогнать под страховку, отстегнуть хозяину долю малую и снять те же самые деньги. Это не вчера придумано. У меня уже есть договоренность с одним обворованным нумизматом, и он, поверьте, был счастлив, когда я предложил ему такой халявный вариант частичной компенсации утраченного. Но теперь, после ночного пожара, устроенного, как пить дать, этими лохматыми суками, шакалами, выродками, я чисто по-человечески хочу, чтобы деньги получил ваш отец Сергий!.. Теперь я понятно излагаю?..

– Спасибо вам за заботу, капитан, – глухо произнес я, – но в любом случае… узнав о происхождении этих денег, отец Сергий вряд ли возьмет их у вас. Я просто уверен. Так что можете обрадовать обворованного нумизмата… А насчет сгоревшего дома не беспокойтесь, отстроим своими силами.

Пауза повисла гнетущая, долгая. Было очевидно: мой ответ воздвиг между мною и капитаном Томанцевым холодную неприступную стену.

– Не хотел с вами, священнослужителем, говорить грубо, отец Павел, а придется. Вывели вы меня из себя всерьез.

Я увидел, как дрогнули губы опера, как сжались его пудовые кулаки, один из которых он разбил о зубы похитившего Лизу Нагайцеву подонка. Холодная маска презрения исказила его черты.

– Вы, современные попы, жалкие лицемеры! Ваши владыки в шитых золотом рясах, не стесняясь, обслуживают откровенно гнусную, проворовавшуюся, преступную по своей сути власть! Посмотрите телевизор, на праздниках они стоят в храме Христа Спасителя бок о бок с известными всей стране убийцами!.. Они не гнушаются брать пахнущие свежей кровью пожертвования от бандитов, а те даже не считают нужным скрывать род своих занятий!

Знаете, отец Павел, лично против вас я ничего не имею, нет причины… Но мне погано от этой щедро оплаченной ворованными баксами лицемерной поповской клоунады, ясно вам?! Вот почему ни к одному из этих новомодных, сверкающих золотыми крестами храмов, куда в компании с телохранителями ходят по праздникам молиться и целоваться с вашими паханами холеные дяди в цивильных костюмах, я даже на пушечный выстрел не подхожу! От них несет дерьмом!..

Томанцев постоял еще секунду со сжатыми до белизны кулаками, обжигая меня взглядом, затем резко развернулся на каблуках и решительно зашагал к двери.

Я не мог обижаться на капитана за вырвавшиеся из глубины его мечущейся души обвинения. Как ни печально, в них было немало горькой истины! Страшно даже представить, сколько человек в стране, глядя на телеэкран и слушая благостные речи, думают точно так же, как этот питерский опер…

– И чтобы через сутки духу вашего в городе не было, иначе пеняйте на себя! – не оборачиваясь, процедил сквозь зубы Томанцев уже от порога и напоследок громко, зло хлопнул дверью. Глухой стук прозвучал как пощечина.

А я вслед перекрестил капитана.

Мне вспомнились евангельские слова Спасителя: «Горе вам, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты!..»

Мне, по милости Господа, никогда не было стыдно смотреть прихожанам в глаза. Пусть каются перед создателем и обманутыми людьми те, кто под личиной слуги божьего прячет нечистые помыслы и черную душу, цена которой измеряется в долларах…

Глава 22

Клио стонала, извиваясь всем телом, кусала подушку, царапала скомканную простыню с изображением звездного неба и орала так, что в окнах дрожали стекла. Юрка крепко держал ее за осиную талию и с таким демоническим остервенением двигал бедрами, звучно плюхая по упругим шоколадным ягодицам секс-бомбы, словно хотел во что бы то ни стало продолбить ее тело насквозь и в конце концов выйти краем самой мужской части тела где-нибудь в районе глотки…

Пот градом катился с его лба, застилая глаза соленой поволокой, капал с подбородка на мускулистую грудь и десятками извилистых ручейков сбегал дальше вниз, теряясь в горячем паху, где все сладко ныло, где сплетались воедино, вызывая экстаз и головокружение, неутолимая даже после двухчасового соития страсть, щемящая тесная сладость и тупая приятная боль.

– Юрочка, милый! Юра-а!!! – словно с другой планеты долетало до слуха Юрки, но не пробивалось к объятому пламенем похоти сознанию. – Я не могу больше!!!