Страшный рассказ

22
18
20
22
24
26
28
30
Андрей Воронин Страшный рассказ

Случайное дорожно-транспортное происшествие в центре Москвы становится для Юрия Филатова точкой отсчета в раскрытии зловещих преступлений.

2011-06-05 ru
GMAP [email protected] doc2fb, FictionBook Editor Release 2.6 2011-06-07 Приобретение, сканирование, OCR, проверка и вычитка - GMAP D3F25C82-78F0-462D-83DF-5D527EA45B11 2.1

2.1 — структуризация, исправление ошибок, быстрая вычитка, кавычки, обработка скриптами — Sabl

Инкассатор: Страшный рассказ Современный литератор Минск 2004 985-14-0822-0

А.Н. Воронин

Инкассатор: Страшный рассказ

Глава 1

Дождь лил целую неделю, то припуская во всю прыть, то снова превращаясь в неприятную мелкую морось, липким туманом висевшую в воздухе. За эту неделю остатки сугробов, копившихся во дворе с самого января, почернели и осели, а потом и вовсе как-то незаметно пропали, оставив после себя только кучки почерневшего, неопределенного мусора, скучавшие на раскисших газонах в ожидании дворницкой метлы. За грязными, рябыми от дождя оконными стеклами с утра до вечера висела тусклая серая мгла, нагонявшая беспросветную тоску и пробуждавшая жажду, которую нельзя было утолить ни водой из-под крана, ни чаем, ни тем более кофе. Телефон молчал с тупым упорством глухонемого, у которого пытаются дознаться, куда он подевал зарплату; создавалось впечатление, что проклятая штуковина просто сдохла, превратившись в бесполезный неодушевленный предмет, но в трубке, стоило только ее поднять, раздавалось гнусавое гудение работающей линии.

Легче от этого не становилось — наоборот, в голову начинали лезть неприятные мысли о том, что жизнь, наверное, прожита как-то не так, раз в сорок лет тебе даже не с кем поговорить и телефон для тебя — просто бесполезная игрушка, за которую ты как дурак каждый божий месяц аккуратно вносишь абонентскую плату.

Всю эту дождливую неделю Юрий провалялся на диване — мелкими глотками потягивал водку, курил сигарету за сигаретой, бездумно пялился в экран телевизора и думал о том, что вот такие приступы беспричинной хандры в последнее время случаются с ним все чаще. Если бы у него была работа, хоть какое-то дело, которому он мог бы посвятить себя без остатка, на хандру просто не осталось бы времени. Но никакого дела не предвиделось, да и искать какую-то работу Юрию, положа руку на сердце, не хотелось. Он просто не ощущал в этом потребности — денег на жизнь ему хватало, да и не видел он вокруг ни одного дела, которым мог бы всерьез увлечься.

Во вторник, а может быть, и в среду — когда именно, Юрий уже не помнил — к нему забежал Серега Веригин из соседнего подъезда, с некоторых пор взявший манеру именовать Юрия Филатова другом своего детства, хотя никакой особой дружбы между ними сроду не было. Забежал он не просто так, а по делу чрезвычайной важности — пригласить Юрия на день своего рождения. Юрий пошел, хотя и знал, что делать этого не следует, — зная Серегу Веригина, можно было заранее предсказать, как будут развиваться события на этом, с позволения сказать, празднике. Тем не менее, Юрий решил внести в жизнь хоть какое-то разнообразие, соскоблил с лица трехдневную щетину, нацепил выходной костюм, выкопал на верхней полке шкафа новенькие, ни разу не надеванные часы, с виду точь-в-точь как швейцарские, в прозрачной пластиковой коробочке и даже с каким-то сертификатом, отпечатанным на английском с ужасными ошибками, заметить которые Веригин все равно бы не смог, и отправился в соседний подъезд.

Естественно, все вышло именно так, как он ожидал, и даже еще смешнее. Именинник встретил его на пороге в растянутых спортивных шароварах и застиранной тельняшке с дырой под мышкой, фальшиво обрадовался подарку и сразу потащил за стол. И сам Серега, и его гости (они же родственники) были уже порядком на взводе, хотя Юрий пришел точно в назначенное время. Трезвый Юрий в своем выходном костюме чувствовал себя дураком, и суета, которую устроила вокруг него нетвердо стоящая на ногах жена Сереги Людмила, только усилила это ощущение. Не прошло и часа, как все набрались по самые брови, и именинник затеял драку с шурином, к которой без промедления присоединилась Людмила Веригина, решительно принявшая сторону брата. Толстая теща Сереги наблюдала за дракой, подперев кулаком дряблую щеку, а потом пьяным голосом затянула какую-то песню. Юрий увидел, как пьяный в дым отец Веригина, перегнувшись через разоренный стол, ухватил тестя за грудки, и понял, что пора уходить. Пару раз Юрий уже пытался разнимать Веригина с женой, и приобретенный им горький опыт свидетельствовал: в семейные склоки встревать не только бесполезно, но и небезопасно. Кто бы из сцепившихся родственников ни был прав, виноватым в такой ситуации все равно окажешься ты, самозваный миротворец…

В прихожей, уже взявшись одной рукой за дверную ручку, а другой — за барашек замка, Юрий услышал, как в сортире с шумом обрушилась в унитаз вода. Стукнуло сиденье, щелкнула задвижка, и почти сразу на плечо Юрию опустилась чья-то рука — судя по виду, мужская. В высшей степени нетрезвый голос развязно поинтересовался у Юрия, куда это он намылился. Тот факт, что любопытствующий субъект даже не удосужился вымыть руки перед тем, как хватать его за одежду, оставил Юрия равнодушным, но с него было довольно: привычная тоска навалилась на него, как сброшенный из самосвала бетон. Сил на поиск дипломатичного ответа не осталось, и Филатов, не оборачиваясь, оттолкнул собеседника локтем. Позади послышался глухой деревянный удар, треск и шум рухнувшей вешалки; из гостиной доносились матерные выкрики, грохот мебели и звон бьющейся посуды. Потом там диким голосом заверещала Людмила Веригина, раздался грохот, а пол под ногами у Юрия вздрогнул, как от взрыва, — судя по всему, разошедшиеся не на шутку родственники опрокинули шкаф. Юрий открыл дверь и вышел, даже не обернувшись, чтобы взглянуть, кого на этот раз опрокинул он сам.

На следующий день Серега приходил извиняться, но Юрий, выглянув в глазок, не открыл дверь. Извинения у Сереги Веригина, как водится, не обходились без бутылки; пить с ним Юрию не хотелось, а разговаривать и подавно. Намеков Серега не понимал, даже самых прозрачных, спускать его с лестницы было, в общем-то, не за что, поэтому Юрий и решил притвориться, что его нет дома. Веригин трезвонил минут пять, вздыхал, шаркал ногами по резиновому коврику, а потом все-таки ушел. Выглянув в окно, Юрий увидел его на скамейке в компании двух бутылок пива. Скамейка была мокрая, сверху сеялся мелкий дождик, но домой Серега не торопился. Он ловко вскрыл бутылку с помощью обручального кольца, но выпить не успел: откуда-то справа — не иначе как из окна его квартиры, — хорошо слышный даже через плотно запертую и заклеенную на зиму двойную раму, раздался пронзительный окрик: «Веригин, домой!» Юрий невесело усмехнулся и совсем уже было отошел от окна, но его остановил прозвучавший снаружи комментарий, адресованный, как он понял, не столько Веригину, сколько ему, лично — так сказать, в собственные руки. «Ну что, не открывает? — гораздо громче, чем требовалось, прокричала из форточки Людмила Веригина. — Правильно. Я тебе, дураку, сто раз говорила: гусь свинье не товарищ! Шальные деньги кого хочешь могут испортить!»

Поделившись этим ценным наблюдением со всем двором, мадам Веригина с грохотом и дребезжанием захлопнула форточку, а ее супруг, уныло горбясь под моросящим дождем, побрел к своему подъезду. По дороге он замедлил шаг, покосился на свое окно и воровато отхлебнул из бутылки. Форточка немедленно распахнулась опять. «Веригин!!!» — послышалось оттуда, и Серега, ссутулившись еще больше, торопливо юркнул в подъезд.

«Быдло, — с неожиданным раздражением подумал Юрий. — И ведь возразить нечего, в чем-то она права. Пока на меня не свалились эти проклятые деньги, в жизни был хоть какой-то смысл, а теперь он исчез, пропал и даже не думает появляться. Так что деньги меня, несомненно, испортили. Другое дело, что ее, Людмилу Веригину, они бы испортили еще сильнее, не говоря уже о ее муже, который первым делом попытался бы их пропить. Впрочем, я ведь делаю то же самое…»

Потом пришли выходные, которые для Юрия ничем не отличались от остальных дней недели — ну разве что тем, что программа телепередач, и в будни не блиставшая содержательностью, в выходные отличалась катастрофической глупостью и оставляла после себя ощущение хорошо спланированной акции по превращению населения в клинических дебилов. В воскресенье Юрий заснул перед телевизором со стаканом в одной руке и сигаретой в другой под монотонный стук дождя по жестяному карнизу, а в понедельник, проснувшись в той же позе и на том же месте, увидел за окном пронзительно-голубое небо. В комнате было полным-полно солнечного света, который беспощадно высвечивал каждую деталь царившего в квартире дикого, ни с чем не сообразного бардака.

— Ё-моё, ну и помойка, — громко сказал Юрий, приветствуя новый день, и рывком поднялся с дивана.

Прилив бодрости, случившийся с ним при виде чистого неба и солнечного света, нельзя было упустить, и для начала Юрий настежь распахнул форточку. В прокуренную комнату ворвалась струя прохладного весеннего воздуха, желтые от осевшего никотина тюлевые занавески испуганно колыхнулись, а обрывки бумаги, которой Юрий осенью опрометчиво заклеил не только окно, но и форточку, с громким шорохом затрепетали на сквозняке.

Обеспечив приток кислорода, Юрий принял упор лежа и отжимался от пола до тех пор, пока не почувствовал одышку. Это случилось где-то в начале второй сотни отжиманий, и Филатов отметил про себя, что пребывает в отвратительной форме и что с этим необходимо что-то делать. Придя к такому выводу, он сбегал на кухню за веником и мусорным ведром и в течение добрых полутора часов вкалывал, как вол, разгребая свинарник, образовавшийся в квартире за то время, что он лелеял свою хандру.

Только после того как вся квартира (восемнадцать квадратных метров жилой площади, тесная кухня и прихожая размером с задний карман дамских джинсов) засияла первозданной чистотой, прямо как казарма в конце парко-хозяйственного дня, Юрий принял горячий душ и побрился, вставив в станок новенькое лезвие. Приведя себя таким образом в приличное состояние и натянув новые, ни разу не надеванные трусы, лохматый после душа Юрий босиком прошлепал на кухню, закурил первую в этот день сигарету и стал варить себе кофе.

Форточка на кухне тоже была открыта настежь, по спине тянуло холодным сквозняком, снаружи доносилось пьяное чириканье воробьев. Следя за кофе, чтобы не убежал, Юрий вдруг подумал, что понятия не имеет, какова продолжительность воробьиной жизни. Очень может быть, вон тот, взъерошенный, который качается на ветке прямо за форточкой, точно так же качался на ней и в прошлом году, и в позапрошлом, и пять лет назад. Возможно, он знал Юрия Филатова как облупленного, изучил все его привычки и теперь рассказывал своим невидимым отсюда приятелям, чем занят этот странный тип из угловой квартиры, который неделями не выходит на улицу, а если и выходит, то лишь для того, чтобы ввязаться в очередную неприятность.

Кофе закипел. Юрий перелил его в фаянсовую кружку, для порядка заглянул в сахарницу, хотя точно знал, что та пуста уже третий день, сунул окурок в глупо разинутый рот стоявшего на подоконнике синего фарфорового окуня, бывшего когда-то рюмкой, а теперь уже который год служившего пепельницей, и стал, стоя на сквозняке под открытой форточкой, осторожно прихлебывать обжигающую ароматную горечь, от которой по всему телу разливалось ощущение давно забытой бодрости.