Подумав еще немного, он пришел к выводу, что его нынешнее положение говорит о многом — в частности, о том, что Ника, хоть и попала в серьезную передрягу, все-таки до сих пор жива. В противном случае тому, кто рылся в ее вещах и угостил Юрия бутылкой по черепу, не было никакого резона оставлять его в живых — его, единственного человека, который мог догадываться, куда исчезла Ника. Но взломщик — Юрий по-прежнему считал, что это был волосатый литератор Саша, — предпочел обойтись полумерами, просто вырубив человека, которого, как ему казалось, имел все основания ненавидеть. И при этом не стал звонить в милицию из ближайшего телефона-автомата: дескать, по такому-то адресу обезврежен опасный домушник, приезжайте и грузите. Да оно и понятно: как ни относись к милиции, не одни же дураки там работают! Ну, пересчитали бы Юрию еще разок кости, но ведь потом все равно разобрались бы, что к чему, и начали бы искать некоего волосатого писателя, до смерти надоевшего, наверное, редакторам московских литературных журналов…
Мысль о редакторах показалась Юрию заслуживающей внимания, но он временно отложил ее в сторонку, поскольку сейчас у него имелись более важные и куда более насущные проблемы.
К разряду важных относилась проблема дальнейших действий. Все упиралось в один-единственный вопрос: как поступить с господином литератором? Теперь, после вторжения в квартиру Ники, у Юрия были законные основания требовать от милиции возбуждения уголовного дела по факту исчезновения — читай, похищения — человека. Увидев этот разгром, ни один, даже самый тупой, мент не отважится сказать, что это обычный беспорядок, оставленный девушкой, впопыхах укладывавшей дорожный чемодан. Если взяться за дело с умом — где-то подмазать, а где-то и поднажать, — им придется искать. И, как бы плохо они ни искали, рано или поздно патлатый литературный гений попадет к ним в лапы и почти неизбежно отправится за проволоку.
Однако передоверять это дело милиции Юрий не хотел. Во-первых, пока они будут чесаться и соблюдать бесчисленные формальности, с Никой может произойти все что угодно. А во-вторых, Юрию Филатову претила сама мысль о том, что этот подонок с артистической прической отделается в лучшем случае несколькими годами лагеря, откуда его, несомненно, освободят досрочно за примерное поведение и активное участие в культмассовой работе.
Но главным, как ни крути, было время. Господин писатель мог похитить свою возлюбленную с какой-нибудь совершенно идиотской целью — например, запереть ее в каком-нибудь чулане, чтобы дать ей время образумиться и понять, в чем ее счастье. Вернее, в ком. Но завиральные идеи тем и плохи, что со временем они доказывают свою полную несостоятельность и тают, как утренний туман. Идеи тают, планы меняются и в конечном итоге тоже тают, а запертый в кладовке человек остается, постепенно (и очень быстро) превращаясь из средоточия мыслей и предмета вожделений в тягостную проблему, разрешить которую можно только одним способом — раз и навсегда избавившись от носителя проблемы, уничтожив человека, знающего о тебе слишком много лишнего. Поэтому Юрий испытывал настоятельную потребность отыскать Нику раньше, чем ее присутствие начнет по-настоящему обременять похитителя.
Решив, таким образом, главную проблему, он почувствовал, что настало время перейти к проблемам насущным и в первую очередь к тому, как ему выбраться из этого «гостеприимного» дома.
Порезанное колено продолжало кровоточить — не слишком интенсивно, но с достойным упорством. Кряхтя от отвращения к самому себе, Юрий залез в боковой карман джинсов и, ухватив за уголок, вытащил оттуда мятый носовой платок в сине-коричнево-белую клетку.
— Надо же, — проворчал он, туго перетягивая колено платком, — и от общей культуры, оказывается, иногда бывает польза.
Ему подумалось, что пользы было бы еще больше, если бы он имел привычку носить при себе не один носовой платок, а два, как водится меж интеллигентными людьми, — тогда второй платок можно было бы приложить к разбитому затылку. А с другой стороны, если постоянно носишь джинсы, даже один носовой платок занимает слишком много места. И вообще, если использовать эти самые платки в качестве перевязочного материала, то уж кому-кому, а Юрию Филатову пришлось бы постоянно таскать за собой целый чемодан этих предметов…
Покончив с коленом, он осмотрел ноющий кулак правой руки. Кисть распухла, как наполненная водой резиновая перчатка, на костяшках пальцев темнели ссадины. Юрий пошевелил пальцами. Было больно, но кажется, обошлось без переломов. Он поднял глаза и поискал на холодильнике оставленную кулаком вмятину. Вмятины не было, хотя, судя по ощущениям в отшибленной руке, она была просто обязана красоваться на самом видном месте. «Дубина стоеросовая, — с досадой подумал Юрий и, кряхтя, поднялся на ноги. — Вот уж действительно, сила есть — ума не надо…»
Встав перед открытой дверцей холодильника, он осмотрел себя при свете горевшей внутри лампочки и поправил, что мог, то есть затолкал на место выбившийся из-под брючного ремня подол рубашки. Правая штанина от колена до самого низа набрякла кровью, задубела и стала тяжелой, как керамическая канализационная труба, а обвязанный вокруг колена носовой платок живо напомнил Юрию молодежную моду конца восьмидесятых. Оглянувшись через плечо, он увидел на линолеуме смазанное кровавое пятно, обозначавшее место, где бывший офицер ВДВ Филатов провел изрядную часть этой веселенькой ночки.
— Тьфу, — сказал он с отвращением и, прихрамывая, пошел из кухни.
По дороге он ощупал карманы и убедился, что барашек дверного замка бесследно исчез вместе с перочинным ножиком. На месте, на двери, барашка тоже не было, а сама дверь оказалась запертой. Юрий пожал плечами: а как же иначе? Вырубив его, господин литератор позаимствовал барашек, отпер дверь, опустил барашек в собственный карман, беспрепятственно покинул квартиру и снова запер дверь снаружи имевшимся в его распоряжении ключом. Юрий рассматривал такое поведение как обычную мелкую пакость, поскольку настоящим препятствием для него отсутствие какого-то несчастного дверного барашка стать, разумеется, не могло. Хромая, он вернулся на кухню, выбрал на магнитной доске самый узкий нож и снова подошел к двери.
Только теперь он заметил, что в прихожей кое-что изменилось. На темном фоне входной двери сквозь мрак смутно белело что-то прямоугольное, по формату похожее на фотографию среднего размера. Фонарь на улице уже погас — кто-то экономил электричество, — и, сколько Юрий ни всматривался в это смутное пятно на двери, разглядеть, что это такое, он так и не сумел. Возможно, покидая квартиру, оппонент Филатова оставил ему записку — что-нибудь наподобие знаменитого письма запорожцев турецкому султану. Что ж, он имел на это полное право, ведь счет в их поединке пока что был два — ноль в его пользу. Первое очко этот волосатик отыграл, когда умыкнул Нику прямо из-под носа у Юрия, а второе — когда в два счета обвел вокруг пальца и угомонил здоровенного десантника простейшими подручными средствами, доступными каждой домохозяйке.
— Ничего, — пробормотал Юрий, шаря ладонью по обоям в поисках выключателя. — У нас, у русских, всегда так: долго запрягаем, зато быстро ездим. Имей в виду, сучонок, я уже запряг… Ну, где ты там?
Последнее относилось к выключателю, который тут же, словно испугавшись, подвернулся под руку. Юрий немного помедлил, но время было уже совсем позднее, соседи наверняка спали, и он решительно щелкнул клавишей.
Когда глаза привыкли к чересчур резкому после почти полной тьмы свету, Юрий глянул на дверь и до звона в ушах стиснул зубы. К двери при помощи обыкновенных ножниц была прикреплена фотография Ники крупным планом. Она улыбалась, несмотря на то что слегка раздвинутые лезвия ножниц пронзали ее зрачки своими, острыми, чуть тронутыми ржавчиной концами.
Проглотив вертевшееся на кончике языка ругательство, Юрий взялся за стертые от долгого употребления металлические кольца и потянул. Ножницы сидели крепко — то ли длинноволосый Саша потратил немало усилий, вгоняя их поглубже, то ли рука у него оказалась тяжелее, чем предполагал Юрий. Он рванул сильнее, и ножницы уступили, издав напоследок тупой деревянный звук. Изуродованная фотография с выколотыми глазами легла Юрию в ладонь; в двери остались две глубокие треугольные раны, похожие на следы от удара ножом.
Юрий немного постоял, разглядывая фотографию, и, пока он стоял так, шаря взглядом по знакомому смеющемуся лицу, ему сделалось ясно, что времени у него осталось гораздо меньше, чем можно было рассчитывать. Осознав это, он спрятал фотографию за пазуху, вставил кончик ножа в отверстие замка и провернул против часовой стрелки.
Раздался неприятный металлический скрежет, потом лезвие нащупало паз, плотно зацепилось, и замок дважды щелкнул, втянув в себя плоский стальной язык. Юрий аккуратно положил нож на пол у двери, выключил в прихожей свет, выглянул наружу через глазок и, не заметив ничего подозрительного, вышел из квартиры. Лифтом он пользоваться не стал, дабы не поднимать лишнего шума, и спуск с двенадцатого этажа по лестнице доставил ему, раненому, массу неудобств.