До седьмого колена

Марина еще раз улыбнулась ему, закурила еще одну сигарету и стала рассказывать.

Глава 17

День уже начал склоняться к вечеру, когда Юрий устало опустился на скамейку в скверике, засаженном чахлыми молодыми деревцами. Посреди скверика в выложенной цветным кафелем цементной чаше журчал и плескался худосочный фонтан, в ярко раскрашенном киоске у входа продавали хот-доги, пирожки и напитки. Юрий подумал, что худшего места для отдыха он сейчас просто не мог выбрать: журчание воды и доносившиеся со стороны киоска аппетитные запахи буквально сводили его с ума. Усталые ноги гудели, как телеграфные столбы; Юрий попытался припомнить, когда он ел в последний раз, и с трудом вспомнил, что дело было на рассвете, на веранде дачи Светловых, где они с Дмитрием не ели, собственно, а просто пили кофе. Да и кофе допить им не удалось – помешали трикотажные хари в бронежилетах...

Глядя, как закатное солнце плавит оконные стекла в обступивших скверик новехоньких многоэтажных домах, Юрий припомнил подробности своего ареста и внезапного освобождения и опять ровным счетом ничего не понял. Почему его приехала брать целая толпа вооруженных до зубов бойцов ОМОНа, он понять мог: в конце концов, с маньяком, менее чем за две недели совершившим целую серию кровавых, редкостных по своей жестокости убийств, иначе нельзя. Почему подозрение пало на него, Юрий тоже понимал: он действительно все время крутился поблизости от центра событий, и лучшей подставной фигуры, чем он, убийце и впрямь было не найти. Он, убийца, тоже постоянно ходил где-то рядышком со своими жертвами, и ему ничего не стоило подбросить Юрию в багажник и тротил, и адскую машинку, и детонаторы, и сделанные на местах преступлений фотоснимки. До сих пор все было вполне объяснимо и даже логично, но вот дальше начиналась полная чепуха.

Прежде всего, Юрий не понимал, почему Одинцов, привлекший для его задержания ОМОН и целиком, казалось, уверенный в его виновности, сразу же после ареста вдруг сделался так небрежен, едва ли не халатен. Он отвез Юрия не на Петровку, а в какое-то отделение милиции, и его россказни насчет соблюдения законности, задержания за драку в подъезде и аварию на переезде были, по сути дела, пустыми отговорками. Нет, у него явно было что-то на уме, но вот что именно?

Еще более диким выглядел способ, которым Одинцов решил транспортировать Юрия на Петровку. В таких случаях, даже если задержанного везут на «Волге», следом обычно едет «уазик» с ментами, да и в самой «Волге» сидят не трое, а четверо оперативников – двое спереди и еще двое сзади, по обе стороны от задержанного. Да и руки опасным преступникам наши менты предпочитают сковывать не спереди, а сзади – арестованному это, конечно, не совсем удобно, зато им хлопот меньше. А Одинцов, грамотный служака, стреляный воробей, сделал все с точностью до наоборот, как будто хотел, чтобы Юрий сбежал по дороге...

Но самым необъяснимым, буквально невозможным Юрию казалось участие в этом деле Марины Медведевой. Ее внезапное и донельзя эффектное появление смахивало на обрывок бредового сна: она вдруг возникла, наделала шуму и пропала, и Юрий не знал, что ему думать по этому поводу. За Мариной погнался Одинцов; сейчас он, злой как собака, должно быть, допрашивал ее у себя на Петровке. Впрочем, очень может быть, что и не допрашивал: откуда ему было знать, с кем он имеет дело? Догнал, поймал за шиворот и сдал гаишникам для оформления протокола, а сам, наверное, рыщет по всему городу, пытаясь отыскать сбежавшего маньяка Филатова...

Подумав об этом, Юрий украдкой огляделся и поймал на себе боязливый и неодобрительный взгляд какой-то бабуси, выгуливавшей в сквере своего трехлетнего внука. Он сразу же вспомнил о своей разорванной одежде и покрытой струпьями, ободранной щеке. Вид у него был в высшей степени предосудительный, и Юрий не без оснований побаивался, как бы кто-нибудь из добропорядочных граждан не посоветовал первому встречному постовому милиционеру обратить на него внимание. Из этого пропахшего сосисками, которых он не мог купить, сквера следовало поскорее уходить, оставалось только решить, куда направиться. Увы, это был вопрос, на который Юрий не находил ответа. Содержимое его карманов осталось у Одинцова, соваться домой было смерти подобно; Юрий был гол как сокол, и это посреди Москвы, где даже помочиться бесплатно нельзя!

Он потер ладонью колючий от двухдневной щетины подбородок и поморщился: ну, бомж бомжем! Есть хотелось ужасно, а курить и того пуще. Юрий отогнал заманчивую мысль о том, чтобы пойти к Одинцову и признаться во всех этих убийствах в обмен на горячий ужин и пачку сигарет.

Он нехотя встал и побрел прочь, не имея ни малейшего понятия о том, куда направляется. Во всей огромной Москве у него действительно не было никого, к кому он мог бы сейчас обратиться за помощью, – никого, кроме Димочки Светлова, который, увы, был так же хорошо знаком с Одинцовым и наверняка находился у того под колпаком. Идти к Светлову домой или на работу было нельзя ни в коем случае, а вот попробовать связаться с ним, пожалуй, стоило. Юрий задумчиво почесал заросшую щетиной щеку. Легко сказать – связаться! В наше время нет ничего проще, чем позвонить нужному человеку, – достал из кармана мобильный, набрал номер и говори, пока на твоем счете не кончатся деньги. Но если у тебя вдруг не оказалось ни мобильника, ни счета, ни денег, тогда тебе не позавидуешь. Тогда наше время, время высоких скоростей и еще более высоких технологий, мгновенно поворачивается к тебе своей обратной стороной, и ты видишь, что всем на тебя плевать, всем твои проблемы, что называется, до фонаря, тем более что сам ты оборван, грязен, небрит, имеешь зверски разодранную кастетом физиономию, неприятный кровоподтек на лбу, оставленный милицейским ботинком, и твой разбойничий вид не вызывает у добропорядочных граждан ровным счетом никакого доверия.

Тут Юрий увидел, что навстречу ему по центральной дорожке сквера неторопливо движется, посасывая сигарету, крупный мужчина лет тридцати пяти с мускулатурой пляжного атлета, смоляной, подстриженной ежиком шевелюрой, с толстой золотой цепью на бычьей шее и с выражением тупой самоуверенности на широком малоподвижном лице. Часы у него были золотые, на поясе с одной стороны висела бензиновая зажигалка в кожаном чехле, а с другой – мобильный телефон, тоже в чехле из тисненой черной кожи. Брюки и тесная облегающая майка на этом человеке были черными, кожаные туфли имели длинные, сильно вытянутые вперед, слегка загнутые и как бы обрубленные у самых кончиков носы. Двигался этот прохожий неторопливо, вразвалочку, руки держал немного на отлете от туловища, а вид имел такой, словно все вокруг давно и по праву принадлежало ему. Словом, парень как будто только что весь целиком соскочил с плаката «А ты отстегнул бабки своей крыше?»; при иных обстоятельствах Юрий не испытал бы к нему ничего, кроме брезгливой неприязни, но сейчас вид этого динозавра его обрадовал. «На ловца и зверь бежит, – подумал Юрий. – Если добропорядочные россияне от меня шарахаются, попытаем счастья с бандитом. К ободранным рожам ему не привыкать, авось дело и выгорит».

– Извини, друг, – окликнул он культуриста, – телефончик на минутку не одолжишь?

Культурист окинул его быстрым оценивающим взглядом, моментально зафиксировав и разложив по полочкам и разбитое лицо, и мощную фигуру, и одежду, которая хоть и была рваной и грязной, но оставалась при этом новой – видно было, что ее именно порвали и запачкали, а не таскали, не снимая, месяцами, пока она не превратилась в грязную вонючую тряпку.

– Не вопрос, – медленно сказал он, вынимая из чехла мобильник. – Ты ж не пацан сопливый, чтоб из-за трубы от меня по всему городу бегать.

– Не, – довольно удачно имитируя его тон и манеру выражаться, ответил Юрий, – спасибо, земляк, набегался уже.

– Оно и видно, – сказал качок. – Где ж ты так попал?

Юрий подумал, что в данном случае горькая правда будет лучше самой изощренной лжи, и сказал:

– Из ментовки когти рванул. Трубу и все остальное, сам понимаешь, у них забирать было некогда.

– О, – уважительно, хотя и с легким оттенком недоверия сказал качок. – Ты чей, братан? Я тебя не знаю?

– Вряд ли, – сказал Юрий. – Я пока ничей. Проездом я тут, по ходу. Вот, ищу как раз, к кому бы прислониться.