До седьмого колена

– Молчи, Миха, – сказал Кастет. – Туча все правильно сделал. Хорошего в этом мало, но по-другому не получалось. А все из-за этого жирного мудака с его дурацким велосипедом!

Туча посмотрел в окно и увидел Далласа, который, шатаясь, поднимал тяжелый «Харлей». В следующее мгновение мотоцикл завелся с оглушительным ревом; Даллас неуверенно взгромоздился на него верхом и выехал со стоянки.

– Поехали, Шпала, поехали, – нетерпеливо сказал Кастет.

– Куда? – напряженным голосом спросил Шпала. Он даже не обернулся, и Туче это показалось плохим признаком.

– Куда, куда... На Кудыкину гору! – зло выкрикнул Кастет. – Подальше отсюда, вот куда!

– Боюсь, Земля не так велика, чтобы мы могли убраться достаточно далеко, – сказал Шпала и включил первую передачу.

– Трогай уже, философ, – сказал Кастет и устало откинулся на спинку сиденья.

* * *

Виктор Артюхов, по кличке Даллас; Михаил Медведев, по кличке Косолапый; Анатолий Шполянский, по кличке Шпала; Константин Кудиев, по кличке Кастет. Все они прошли по делу как свидетели, и данные ими на суде показания совпадали до мельчайших деталей. Адвокату защиты не удалось сбить их и запутать, да он и не особенно к этому стремился: дело было ясное как день, и копаться в нем никому не хотелось. Благодаря крайне несчастливому стечению обстоятельств жертвой ночной драки на стоянке ресторана «Старый салун» стал работавший под прикрытием офицер ФСБ. Стремясь войти в доверие к членам организованной преступной группы, занимавшейся поставками в Москву тяжелых наркотиков, чекист буквально лез из кожи вон, показывая, какой он крутой парень. Показ этот закончился наездом на припаркованный возле шалмана «Харлей» Далласа со всеми вытекающими последствиями. Оставить убийство офицера ФСБ безнаказанным было нельзя, а сажать всех пятерых, как видно, показалось кому-то хлопотным и ненужным. Андрей Тучков не знал, кто надоумил Далласа, Шпалу, Косолапого и Кастета свалить все на него; ему хотелось верить, что это сделал следователь, но с таким же успехом все это мог придумать и кто-то из них. Или все вместе...

Как бы то ни было, Туча пошел «паровозом». Ознакомившись с показаниями друзей, он понял, что все решено без его участия, и изменил собственные показания, взяв все на себя. Да, револьвер с самого начала был у него. Это был его револьвер, который он приобрел, хранил и носил при себе совершенно незаконно, хотя и без цели продажи. Ссору с приехавшими на «БМВ» людьми затеял он, и он же первым вынул оружие, которое сразу пустил в ход, потому что был пьян и плохо соображал, что делает. И вдогонку удирающему «БМВ» тоже стрелял он, Туча, а никакой не Кастет, как он сдуру утверждал вначале. И никто не просил его «мочить уродов» – все, оказывается, пытались его удержать, отговорить, но в него будто бес вселился...

Одержимость бесом суд во внимание не принял; то, что Туча в момент убийства был пьян, сочли отягчающим обстоятельством, и ломилось ему лет двадцать – двадцать пять, да выручил адвокат и еще то, что Туча, вняв уговорам следователя, подписал признание и выторговал себе явку с повинной. Ему отвалили десятку, а потом скостили два года за примерное поведение.

Восемь бесконечно долгих лет Андрей Тучков, по кличке Туча, провел в настоящем аду. Среди тамошних демонов попадались порой и такие, которые, находясь в лениво-благодушном настроении, были не прочь растолковать ему некоторые азы. Азы же заключались в следующем: менты всегда работают по наводке, и, если тебя повязали, значит, кто-то им на тебя настучал. А если друзья, которые были в деле вместе с тобой, потом выступают на суде как свидетели обвинения, значит, сдали тебя именно они. Собрались, посоветовались и сдали, как стеклотару...

Принимая это во внимание, Туча считал, что торопиться с дружескими объятиями ему не стоит. Пожалуй, ему сейчас следовало быть очень, очень осторожным. Старые друзья наверняка помнили о нем все эти годы – очень по-своему, совсем не так, как полагается друзьям, как хотелось бы ему самому, но помнили. Помнили и боялись его возвращения... Кое-кому из них запросто могло прийти в голову, что было бы гораздо лучше для всех, если бы Туча умер – не просто ушел из их жизни, не в памяти умер, а по-настоящему, совсем умер, перестал дышать. Вряд ли до такого мог бы додуматься толстый добродушный Даллас – этого мешка с дерьмом только на то и хватило, чтобы трусливо сдать Тучу, пойти на поводу у остальных. И Косолапый как будто был слеплен не из такого теста... Но вот Кастет с его бандитскими замашками и сомнительным бизнесом был как раз тем человеком, который мог такое задумать и осуществить. Да и Шпала... Утонченный, аристократичный Шпала, превыше всего ценивший классическую музыку, полный покой и свои чертовы компьютеры. – Шпала с его холодным, расчетливым рационализмом тоже был опасен, потому что всегда, с самого раннего детства, ставил логику и целесообразность превыше эмоций. Он сам немного смахивал на компьютер, особенно в те редкие моменты, когда открывал рот и начинал излагать свое мировоззрение. Ведь уже тогда, сидя за баранкой своего «мерина» и выруливая со стоянки перед «Старым салуном», он все просчитал и понял, что Тучу придется сдать. Потому и спрашивал, куда теперь ехать, что считал самым разумным отвезти Тучу в ближайшее отделение милиции... А не отвез, наверное, потому, что счел это преждевременным. Сначала нужно было дать всем успокоиться, все как следует обмозговать, договориться с ними, убедить, что другого выхода нет...

Тогда, восемь лет назад, им, наверное, казалось, что Туча ушел из их жизни навсегда. Восемь лет – это очень долго, а восемь лет в зоне особого режима могут сойти за вечность. За восемь лет с ним могло случиться что угодно; зная характер Тучи, друзья смело могли рассчитывать на то, что в зоне он не выживет – повесится на ботиночных шнурках в загаженном сортире или его забьют насмерть в темном углу барака. Почти так все и вышло, с той лишь разницей, что Туча выжил – всем смертям назло, как сказал поэт. Если друзья помнили о нем, если проявляли к его судьбе хоть какой-то интерес, пускай себе и самый корыстный, это должно было быть им известно. Туча почти наяву видел, как они, собравшись за угловым столиком в дорогом кабаке, обсуждают, как с ним поступить, и Шпала делает предложение, исходя из логики и целесообразности, а Кастет с его острым, как пила, угловатым лицом горячо его поддерживает, не упуская случая ввернуть свою любимую поговорку: «Нет человека – нет проблемы»...

А может, никакого обсуждения и не было. Может, кто-то из них – Кастет или тот же Шпала, к примеру, – решил взять грех на свою душу целиком, не делясь с приятелями, и уже нанял специалиста по такого рода делам. Ведь, как ни крути, смерть Тучи принесла бы огромное облегчение всем – в том числе, пожалуй, и ему самому...

Пораженный этой неожиданной мыслью, Тучков остановился посреди разъезженного, скользкого проселка и долго стоял на одном месте, жуя мундштук потухшей папиросы и чувствуя, насколько чужд и не нужен он всему, что его окружало: и этому заснеженному, искрящемуся под лучами весеннего солнца полю, и безоблачному, ярко-синему небу, и березовой роще, и даже воронам, громко ссорившимся в кронах деревьев... Всем стало бы лучше, если бы он умер прямо сейчас, особенно воронам – не пришлось бы, по крайней мере, лететь куда-то на поиски падали...

Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, и сердито утерся грязным костлявым кулаком, уже окоченевшим от холода, подумав при этом, что нервная система у него совсем расшаталась – чуть что, сразу плакать... Это его по-настоящему разозлило. Полюбуйтесь, во что он превратился! Он, молодой, подававший большие надежды ученый-математик, без пяти минут кандидат наук, а в перспективе, сами понимаете, доктор, всеми уважаемый человек... Раздавленный самосвалом червяк – вот что он теперь такое! Корчится на дне грязной, взбаламученной лужи, подыхая от боли и не зная, кто его раздавил и за что. И всем на него плевать, ни у кого он не вызывает ничего, кроме брезгливости, потому что такого, каким его сделали, теперь даже на крючок не насадишь...

«Но я не червяк, – сказал он себе. – Я вам не червяк, ясно?! Червяк не умеет злиться, не умеет думать, не умеет мстить. А я восемь лет копил злость – нет, не злость, а злобу, которая, если капнуть ею на металл, проест его насквозь почище любой кислоты. И я восемь долгих лет, валяясь на койке в спящем бараке или швыряя бетон, думал, как мне с вами поступить, дорогие мои друзья, товарищи школьных игр. И я все давным-давно придумал, я все продумал до мелочей, и осталась мне самая малость: решить, запускать машинку или не запускать, брать вас к ногтю или не брать. Я и сейчас еще этого до конца не решил. Вот посмотрю на ваши сытые хари, послушаю, что вы мне скажете, и решу, как с вами быть – отпустить плодиться и размножаться или выжечь ваш поганый род до седьмого колена. Сил у меня на это хватит, и ума тоже, и решимости. Так что ждите, я скоро буду».

Он вынул из кармана бушлата разлохмаченный спичечный коробок, с четвертой попытки высек огонь, прикурил обслюненный, изжеванный бычок и решительно зашагал к станции. Стиснутые кулаки лежали в карманах, как два обледенелых булыжника, над плечом идущего рваной голубоватой лентой стелился папиросный дымок. Стоптанные каблуки грубых рабочих башмаков глухо стучали о поверхность дороги, подошвы с хрустом ломали подтаявший ледок, разбрызгивали собравшиеся в колеях длинные прозрачные лужи.

Тучков вошел в рощу. Дорога сворачивала направо, теряясь за частоколом деревьев. Где-то там, за поворотом, приближаясь с каждой секундой, гудел мотор. Туча пошел медленнее, вслушиваясь в звук работающего двигателя с настороженностью застигнутого врасплох дикого зверя. Ему вдруг захотелось нырнуть в лес, спрятаться, залечь и подождать, пока машина пройдет мимо. Разумеется, он не стал этого делать. Во-первых, в здешних краях к зэкам относились вполне терпимо, с сочувствием, поскольку половина местного населения работала в зоне, а вторая половина отсидела хотя бы по разу – если не в этой зоне, то в какой-нибудь другой. Во-вторых, ехавшая навстречу машина скорее всего не имела к нему, Туче, никакого касательства, а если все-таки имела, то прятаться в лесу все равно было бесполезно: в снегу остались бы глубокие свежие борозды, и это могло привести только к лишним неприятностям. Ведь если в машине ехали вертухаи, они обязательно остановились бы, чтобы проверить, что это за человек побежал от них в лес – уж не беглый ли зэка? Было бы очень глупо получить автоматную пулю между лопаток прямо в день освобождения...

Поэтому Туча ограничился тем, что заранее сошел с середины дороги на обочину и двинулся вдоль высокого, в половину его роста, комковатого, обледеневшего сугроба. Звук работающего двигателя приблизился, и вдруг машина выскочила из-за поворота – слишком рано выскочила, Туча ждал ее позднее. Увидев огромный и угловатый, сверкающий, как полированный антрацит, «Хаммер», Туча понял свою ошибку: он рассчитывал время, ориентируясь по громкости звука, а мотор этого американского монстра работал совсем тихо, вот он и просчитался. Да и как было не просчитаться? Восемь долгих лет он в глаза не видел никаких машин, кроме отечественных грузовиков, «уазиков» да потрепанной «Волги» хозяина, подполковника Муратова. Вообще, видеть «Хаммер» здесь, на этой дороге, в этих забытых Богом местах, было до оторопи странно; пожалуй, Туча удивился бы не больше, если бы прямо перед ним на дорогу приземлилось летающее блюдце.