До седьмого колена

Оставлять письма в квартире Юрию не хотелось: они были бы лишним напоминанием о маме и о его неизбывной вине перед ней. И вообще, вспоминать те дни ему было тяжело, так что судьба писем была решена в два счета.

Собрав письма в охапку, Юрий пошел на кухню, выставил на середину мусорное ведро, поставил рядом с ведром табуретку, сел на нее верхом и принялся методично рвать письма в мелкие клочки. Вскоре лежавшие в ведре засохшие объедки скрылись под ворохом бумажных клочков – пожелтевших, густо исписанных. Юрий рвал письма, держа в уголке рта дымящуюся сигарету, и думал, что жизнь надо как-то менять. Впрочем, об этом он думал уже не первый год, и не второй, и даже не пятый, а жизнь шла своим чередом, не спрашивая у него ни совета, ни разрешения...

Потом Юрий покончил с уборкой, приготовил и наспех проглотил поздний ужин и улегся в постель. Было уже начало первого, в темном дворе наступила мертвая тишина, лишь откуда-то издалека – с проспекта, наверное, – доносились завывания преодолевающего пологий подъем троллейбуса. Сна не было ни в одном глазу, и он решил почитать на сон грядущий, благо счастливо обретенный заново альманах лежал на расстоянии вытянутой руки. И он взял альманах, открыл на первой странице и начал читать, все больше увлекаясь с каждой строчкой, снова превращаясь в маленького мальчика, восторженно глотающего страницу за страницей, – подвиги, приключения, неведомые миры, парусные корабли и звездолеты, красавицы и чудовища...

Потом у него устали глаза, он закрыл книгу, выключил свет и увидел, что небо за окном уже не черное, а жемчужно-серое. «Идиот», – вслух пробормотал он, уткнулся носом в подушку и захрапел, успев, однако же, заметить, что старенький электронный будильник показывает почти половину четвертого.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что разбудил его звонок в дверь. Звонили долго и очень настойчиво; слыша бесконечные переливы электронных трелей, легко было представить себе человека, нетерпеливо переминающегося на коврике перед входной дверью и со страдающим выражением лица давящего большим пальцем на кнопку звонка. «Заткнись, сволочь», – сквозь сон пробормотал Юрий, но звонок даже не подумал затыкаться.

Юрий понял, что заснуть снова ему уже не дадут, и открыл глаза. На дворе стоял белый день, щедрое майское солнце беспрепятственно вливалось в не занавешенное окно, золотя танцующие в воздухе пылинки. Сквозь открытую форточку доносился веселый гомон ребятни, где-то играла музыка – и стрелял неисправным глушителем старый мотоцикл, недавно приобретенный парнишкой из соседнего дома и служивший предметом лютой ненависти для всего двора. В зарослях сирени лупили костяшками по столу и азартно вскрикивали доминошники. Неделю назад, перед открытием сезона, кто-то прибил к крышке доминошного стола вырезанный по размеру кусок голубовато-зеленого пластика, и теперь щелчки костяшек напоминали выстрелы из спортивного пистолета.

В дверь продолжали наяривать с тупым упорством, достойным лучшего применения. Бормоча нехорошие слова, Юрий натянул спортивные шаровары и пошел открывать. Майка куда-то запропастилась, и он решил ее не искать – сойдет и так, он у себя дома, в конце-то концов! На ходу он прихватил со стола сигареты, сунул одну в зубы и закурил, чтобы окончательно проснуться. После первой затяжки в голове у него немного прояснилось, и он задался вопросом, кому это так неймется.

Впрочем, долго ломать голову ему не пришлось, поскольку путь от кровати до входной двери был недлинный. Юрий преодолел его в шесть или семь шагов, отпер замок и распахнул дверь.

За дверью, тиская кнопку звонка, стоял Серега Веригин, веселый алкаш из соседнего подъезда, с некоторых пор взявший моду именовать Юрия другом своего золотого детства. Если учесть, что именно из-за приставаний Веригина, который был на два года старше и третировал весь двор, Юрий когда-то записался в секцию бокса, веригинские излияния насчет их старой дружбы выглядели, мягко говоря, излишними; впрочем, кто старое помянет...

Выглядел Веригин странно. Морда у него была красная, глаза тоже покраснели и слезились, усы безжизненно обвисли, руки тряслись, а на кончике нахально вздернутого носа дрожала мутная капля, смотреть на которую было неприятно. На левой щеке у него багровела свеженькая царапина, подол рубашки выбился из штанов, а в волосах застрял какой-то мусор, среди которого Юрий с удивлением разглядел несколько комков свалявшейся пыли, как будто Серега долго ползал под кроватью, пользуясь головой вместо швабры. От него привычно и остро разило перегаром, а в правой руке он держал обтерханную спортивную сумку со сломанным замком. Сумка была полупустая.

– О, Юрик, – сказал Веригин, часто моргая и шмыгая носом. Голос у него тоже дрожал, и это было чертовски странно. – Ты дома, оказывается. А я думал, тебя и след простыл.

– А чего тогда в дверь названиваешь? – хмуро спросил Юрий, дымя сигаретой. – Думал, мыши тебе откроют?

– Так а чего делать-то? – непонятно ответил Веригин. – Я тебя разбудил, что ли?

– Вроде того, – сказал Юрий. – Заснул вчера поздно.

– Бухал, что ли? – спросил Веригин с завистью, которая была Юрию решительно непонятна, поскольку сам Серега очень редко ложился спать трезвым, даже когда работал водителем и вынужден был каждое утро проходить медицинское освидетельствование на предмет содержания алкоголя в крови.

– Читал.

– Чего? – Веригин даже носом перестал шмыгать от удивления. – Никогда тебя, Юрик, не разберешь, серьезно ты говоришь или шутишь. А у меня, понимаешь, несчастье...

– Что случилось? – спросил Юрий, неожиданно встревожившись, потому что выглядел Веригин вот именно как человек, у которого дома произошло что-то ужасное. – Что с Людмилой?

– А? – не понял Веригин. – С Людкой? А чего ей сделается, она же здоровая, стерва, что твой японский бульдозер. Из дома она меня выгнала, понял? Я тебя, говорит, алкаша, дармоеда, больше на порог не пущу. Опять, говорит, с работы выгнали... А я виноват, что выгнали? Ну, посидели в обед с ребятами, ну, застукал нас мастер... Так им ничего, а меня опять за ворота! А она орет, как ротный старшина... Ну, ты ж ее знаешь!

Юрий кивнул. Людмилу Веригину знал весь двор, да и Серегу, коль уж на то пошло, тоже знали, так что теперь, когда выяснилось, что все живы и здоровы, Филатов не испытывал ничего, кроме тоскливого раздражения и желания попросту захлопнуть перед носом у Веригина дверь. Однако остатки полученного в детстве воспитания мешали ему совершить такой откровенно хамский поступок, да и Серега был не из тех, кого смущают подобные мелочи: Юрий мог поспорить, что, очутившись перед захлопнувшейся дверью, он немедленно возобновит свои упражнения со звонком. Оставалось только дослушать его до конца, после чего как-нибудь вежливенько выпроводить вон.