До седьмого колена

– Хорошая была тачка, – сказал один из них.

– Что тачка? – вяло возразил Кастет. – Мировая промышленность каждый день выпускает их тысячами. Было бы здоровье, а тачку купить – не проблема.

– Это кому как, – завистливо просопел бык.

Кастет хотел ему сказать, что он не знает, дурак, чему завидует, но промолчал: чего с ним, бычарой безмозглым, разговаривать? Что ему объяснять? Объяснить ему – не фокус, а вот ты попробуй, если такой умный, втолковать что-нибудь Кексу или тому людоеду, что на тебя охотится!

Бензобак джипа фыркнул и взорвался, ахнув глухим железным голосом и выбросив в небо густой султан черного, с оранжевыми прожилками дыма. В дыму и пламени гулко выстрелила чудом уцелевшая во время расстрела шина; в стороны, роняя огненные брызги, полетели пылающие, чадно коптящие ошметки дорогущей импортной резины. Огонь сладострастно лизал краску, обнажая блестящее голое железо, которое тут же темнело, хрустел пластиком и натуральной кожей обивки, весело трещал, пожирая поролоновые подушки сидений, негромко звенел лопающимся от жара стеклом. Пахло бензином, гарью, паленой резиной, раскаленным железом. Потом запахло жареным мясом, и Кастет решил, что уже в достаточной мере насладился этим печальным зрелищем.

Когда он повернулся к превратившемуся в погребальный костер джипу спиной, там, в огне, как прощальный салют, бабахнуло запасное колесо.

Втроем в спортивном автомобиле было тесно. От быков невыносимо разило потом, бензином, пороховой гарью и дерьмом. Это был запах смерти, и Кастет обрадовался, когда машина остановилась возле его дома и он получил наконец возможность выбраться наружу. Быки тоже полезли из машины – обеспечивать безопасность, хлеб свой бычий отрабатывать, – но Кастет остановил их.

– Все, пацаны, – сказал он, из последних сил изображая сердечность, – спасибо. Не забудьте, меня больше нет. Нету! Покойник я, и забудьте про меня. Если что, я вас сам найду.

– Эх, Сергеич, – с огромным сожалением сказал один из быков.

– Жалко, в натуре, – добавил другой. – Куда ж мы без тебя?

– Ничего, пацаны, – сказал Кастет, бросая быстрые нетерпеливые взгляды то по сторонам, то на часы, – бывает. И не такое еще бывает. Меня ведь могли реально завалить, а это было бы хуже. В общем, счастливо, пацаны. Удачи вам!

Входя в подъезд, он ожидал самого худшего, но ни на лестнице, ни в лифте ему никто не встретился. Никто не караулил его с ножом, никто не нашпиговывал его свинцом из скорострельного штурмового пистолета, и дверь его квартиры не была взломана, и на звонок ему открыла жена, а не хмурый оперсос, воняющий водочным перегаром.

Впрочем, перегара было сколько угодно и без оперсоса: обняв Кастета, молодая супруга обдала его густым смешанным ароматом духов, ликера и шоколада. Поцелуй ее был горячим и липким, его хотелось стереть со щеки носовым платком. Из гостиной доносились вздохи и опять же поцелуи на фоне какой-то слащавой музыки – теща отдыхала, смотрела сериал.

Жена немедленно принялась щебетать что-то манерно-сварливое, как это бывало с нею всегда после бутылки ликера, – что-то о том, как ей скучно целый день сидеть дома одной, какой он бессердечный, какие уроды его друзья, да и сам он, если честно, недалеко от них ушел, – но сегодня Кастет был не в том настроении, чтобы реагировать на эту чепуху. Домашний уют обхватил его со всех сторон, начал обволакивать убаюкивающим, губительным теплом, обманчивым ощущением покоя и защищенности. Кастет усилием воли разорвал эту липкую невидимую пленку, отстранил жену, как неодушевленный предмет, и, тяжело ступая по скользкому ламинированному полу, прямо в обуви прошагал в гостиную.

Теща подняла ему навстречу широкое дряблое лицо и сказала что-то ворчливое, недовольное – кажется, насчет обуви, которую он не потрудился снять. Кастет ее почти не услышал; он пересек гостиную, обратив на тещу столько же внимания, сколько и на прогнувшийся под ее мощным седалищем диван, подошел к телевизору и, не утруждая себя нажатием на какие-то кнопки, молча выдернул шнур из розетки. Слащавый диалог оборвался на полуслове, экран погас. Кастет повернулся к телевизору спиной и встал посреди гостиной – потный, грязный, в распахнутой почти до пупа, испачканной землей и копотью рубашке, с ободранными кулаками и безумным взглядом, воняющий гарью, – страшный.

Теща открыла рот, чтобы сказать что-то еще, но тут же его закрыла, каким-то чудом сообразив, что сейчас будет умнее всего помалкивать в тряпочку. Зато жена ее чутьем не обладала и немедленно проныла с порога:

– Ты что творишь? Ты что делаешь, псих ненормальный? Опять налакался со своими пацанами? Или ты уже колоться начал?

– Собирай манатки, – хрипло сказал Кастет. – На сборы даю полчаса. После этого я отваливаю, а ты как хочешь. Хочешь – поезжай со мной, не хочешь – оставайся. Полчаса, слышишь? Время пошло.

Он посмотрел на часы, но тут же забыл, сколько там на них было – полвосьмого, что ли? А может, полдевятого или, наоборот, полшестого? Или вовсе без четверти одиннадцать? Скрипнув зубами, Кастет посмотрел на часы еще раз. Было девятнадцать двадцать семь, то есть все-таки полвосьмого.

– Что ты несешь?! – взвизгнула жена. – Хоть бы мамы моей постеснялся! Знал ведь, что она у нас гостит, и все равно набрался по самые брови!