Расстрельщик

– Ты же мне обещал, – сказал Захаров с мукой в голосе.

– Что обещал, Паша? – спросил Корнеев и перестал улыбаться.

– Что поможешь с Надей.

– С какой Надей? – удивился Корнеев и тут же вспомнил. – Надя? Ткаченко? Которую ты на Кипр заслал?

– Да.

– Я разговаривал с шефом, – развел руками Корнеев, давая понять, что не все зависит от него. – Но не все сразу, Паша.

– Что – не все? – мрачно поинтересовался Захаров.

Он стиснул челюсти, и было видно: еще немного – и сорвется. Совсем извелся, похоже.

– Выпустят ее, Паша, – пообещал Корнеев. – Ты же знаешь эти группы прикрытия. Хуже военного СМЕРШа.

Захаров неожиданно резким движением извлек из кармана стопку фотоснимков и швырнул их на стол. Они разлетелись веером. Это были обычные снимки, какие милиция делает на месте происшествия. Сам Корнеев таких перевидал сотни. На всех снимках – одна и та же женщина. Снято с разных точек. Женщина лежит на земле, неловко подвернув под себя правую руку. На снимке, где ее лицо было сфотографировано крупным планом, Корнеев остановился. Лицо показалось вроде знакомым.

– Надя?! – вдруг осенило его, он поднял голову и встретился взглядом с Захаровым.

Во взгляде Захарова были ужас и ненависть – поровну. И Корнеев понял, что это действительно Надя и она мертва, но все-таки спросил:

– Мертва?

В комнату вошла Рита, это было совсем некстати. Но Захаров находился в таком состоянии, что его ничто не могло остановить. Лицо у него стало совсем багровое, и он закричал, некрасиво брызгая слюной:

– Да! Она мертва! Мертвее просто не бывает! – И тряс своими страшными снимками. Это было жутко, и особенно потому, что Рита все видела.

Глава 17

Утром Корнеев беспрепятственно вошел в особняк. Без удостоверения. Но охрана на входе не сделала попыток его остановить – значит, такой команды не было и Корнеев отстранен от участия в операции только формально.

Христич в своем кабинете был один. Корнеев вошел, произведя немалый шум, и уже по одному его виду можно было догадаться, что он не в себе. Полковник даже рта не успел раскрыть, а Корнеев уже выплескивал накопившуюся за бесконечную ночь горечь:

– Вы должны были ее отпустить! Ни для кого она опасности не представляла! Ни опасности, ни каких-либо проблем!

Корнеев не говорил, а кричал и в конце каждой фразы бил кулаками по столу, словно расставлял восклицательные знаки. Полковник не вздрагивал при этом, словно наблюдать подобное ему доводилось едва ли не ежедневно. И только когда Корнеев выдохся и обессиленно опустил руки, Христич спросил – без сухости в голосе и потому почти участливо: