Грязно-белых клочьев становилось все больше, и были они крупнее, чем первые, те, которые проплывали над дорогой какую-нибудь минуту назад. Сильно потемнело. Почему-то стало тревожно. И вдруг грязно-белая пелена закрыла все вокруг, как будто машина двигалась в мутной воде. Антон включил фары. Сноп света уперся в пелену призрачного тумана в каком-нибудь метре от радиатора их машины. Они ехали медленно, почти ползли, и вдруг прямо перед ними из этого молока вынырнула встречная машина, которая тоже ползла со скоростью меньшей, чем скорость пешехода. Они разминулись и тотчас же стали невидимыми друг для друга, хотя сейчас между ними было каких-нибудь пять метров. Казалось, что вокруг нет ничего, кроме этого странного молока, и от разного рода напастей путников защищает только тонкая скорлупа машины.
Но тут посветлело, и впереди что-то стало угадываться: Полина увидела асфальтовую ленту дороги и белую разделительную полосу на ней, вдруг проступили по сторонам силуэты деревьев, поначалу нечеткие, а машина все катилась вниз и в конце концов выкатилась из этой тучи, которая теперь висела у путников над головами, она плыла над ними клочьями неправильной формы, и казалось, что до этих клочьев можно дотянуться рукой, если как следует постараться и высоко подпрыгнуть над дорогой.
– О-о-о! – потрясенно протянула Полина. – Мы были там! – И показала рукой вверх.
А дорога петляла по горам. Теснились на склонах гор кедровые деревья. Маленькие деревушки, через которые они проезжали, были безлюдны, и только припаркованные у домов с закрытыми ставнями машины позволяли предположить, что в тех домах все-таки кто-то есть. Некоторые дома лепились на самом краю обрыва, над пустотой, до дна которой было несколько сот метров.
– Здесь бывают землетрясения? – спросила Полина.
– Да, и довольно часто.
Полина с невольным страхом посмотрела на очередной зависший над обрывом дом, мимо которого они как раз проезжали.
В тех местах, где дорога подходила вплотную к краю обрыва, далеко внизу внезапно мог открыться великолепный вид на горную деревню: в узкой ложбине, зажатой горами, пестрели крыши невысоких, в один-два этажа, домов, единственная улица прорезала деревню из конца в конец и затем поднималась в горы, завиваясь спиралью, убегая на противоположный склон горы, чтобы появиться вновь с другой стороны, но уже на десятки метров выше.
То ныряя вниз, то устремляясь вверх, дорога вдруг сделала крутой поворот вправо и, рассеченная надвое невысокой скалой, распалась на два рукава. Антон повернул налево, и их взорам открылась каменная постройка: внушительных размеров здание в несколько этажей, сложенное из разноцветных и разновеликих камней. Над зданием возвышалась ажурная светло-желтая колокольня, рядом с которой развевался бело-синий греческий национальный флаг. Это и была цель их сегодняшнего путешествия.
– Монастырь Кикко, – сказал Антон. – Ему почти девятьсот лет. Конечно, он не сохранился в первозданном виде, потому что за свою историю четырежды сгорал дотла. Но здесь есть что посмотреть.
Они вошли в арку и оказались во внутреннем дворе монастыря. Прямоугольной формы двор был опоясан стенами, причем с двух сторон это были крытые галереи. Ровная поверхность двора покрыта плитами. В фигурных каменных кадках растут цветы, их яркий цвет да еще красная черепица монастырских построек только и оттеняют суровую непритязательность каменных стен затерянной высоко в горах монашеской обители.
– Когда-то весь Кипр был покрыт непроходимыми лесами, – сказал Антон. – И монахи закладывали свои монастыри как можно выше в горах, чтобы пираты, промышлявшие у кипрских берегов, не могли добраться до монастырских сокровищ. Кто только не правил Кипром за последнюю тысячу лет: тут побывали и католики, и мусульмане, и протестанты, а Кикко все равно оставался центром православия на острове. Тут и детей учили, и борцов за свободу острова укрывали. Кикко – это больше, чем просто монастырь.
Антон увлек Полину за собой к лестнице, ведущей наверх. Они оказались на галерее, по одну сторону которой, внизу, можно было увидеть двор монастыря, который они только что покинули, а по другую сторону вся стена из конца в конец галереи была украшена изумительной красоты мозаиками: на золотом фоне – фигуры святых, с необыкновенным тщанием выполненные неведомым мастером из мельчайших разноцветных элементов.
Где-то далеко впереди, на примыкающей галерее, мелькнула и исчезла фигура монаха в темном облачении, и снова вокруг никого, да уж не показалось ли Полине, что она кого-то там видела?
Пустынно и тихо. Только шумит где-то ветер, который гонит над монастырскими крышами клочья туч. И снова кажется, что ты потерялся в этом мире. Вчерашние, еще совсем недавние заботы и неприятности – где они? Не забылись, конечно, но они кажутся сейчас несущественными, мелкими и страшно далекими, потому что здесь так тихо, так спокойно, так близко к небу и так легко угадываются вокруг тени тех, кто жил здесь последние несколько сотен лет.
Они прошли по галерее, не встретив никого. Повернули, тут был закрытый с обеих сторон коридор, по которому плавал сумрак. Полина невольно сбавила шаг, и тут прямо над ее головой неожиданно гулко ударил колокол. Звук его был так силен, что Полина вздрогнула и непроизвольно схватила Антона за руку, а колокол заполнял гулом все пространство неширокого коридора, и Полина помчалась вперед, увлекая Антона за собой. Они выскочили на галерею, здесь звук колокола не так давил на уши, и Полина смущенно засмеялась.
– Здесь есть музей, – сказал Антон. – Роскошный.
Спустились вниз, где под одной из сводчатых арок висело красное полотнище с надписью на английском: «Музей монастыря Кикко». Вошли под арку, дальше дверь, лестница, и в небольшом зале за стойкой кассы – широкоплечий усач в красном расшитом мундире, столь значительный, что мог бы командовать полком, доведись ему выполнять такую почетную миссию. Взгляд у усача был важный, всепонимающий и одновременно, если всмотреться повнимательнее, лукаво-добродушный.
Входной билет в музей стоил полтора кипрских фунта, да это и не билет был вовсе, а настоящая цветная открытка: на прямоугольнике мелованной бумаги в цвете была воспроизведена икона девятнадцатого века. Полина всмотрелась в изображение, как вдруг усач на чистом русском языке осведомился:
– Вы из России, ребята?