— Моторка как моторка, — махнул дед рукой. — Мужик в ей драпал с того бережку. Ентот, как его, Витек!
— А ты что ж, знаешь его? — окончательно обалдел я.
— Кто ж его тута не знаить? — удивился дед. — Мне жа тады Лексей так и сказал: бабу поедем воровать у Витька, невесту дружковую. Твоя невеста, что ль? — Дед закурил «беломорину».
— Моя, дед, — выдохнул я. — Ты давай говори быстрее, с ним в моторке еще кто-нибудь был?
— Кажись, был ктой-то. Но я не рассмотрел. Лежал ктой-то в лодке связанный.
— Мужик лежал или баба?
— Да говорю жа — лежал! Не разглядеть было.
— Ну, потом что? Куда они потом пошли?
— А я знаю? — развел руками дедок. — Они не здеся чалились. Правее. У моей хаты, кто драпаить, не притыкается. Ко мне жа милиция захаживат. Бздють все. Опять жа причал какой — сам видишь. Обрыв форменный. Не кажный смогёт. Тута изловчиться, присноровиться надотить.
— Давно милиция-то была? — испугался я за то, что менты могли видеть здесь оставленную Лешкой машину, которую я только что утопил.
— Да ты не боись. Я не лыком шит. Чужака за версту носом чую. И не было почитай как шесть днёв никого.
— А там, где они причалить могли, дорога есть? Куда ведет?
— Да ты чаво, захмелел совсем? Тута жа одна дорога — на Ленинград!..
Я приехал из Зеленогорска в Питер к вечеру. В ночном клубе меня ждал Костыль. То, что он не в духе, было видно, как говорится, невооруженным глазом. Жорик сидел за столом в той самой комнате, обшитой финской фанерой и устеленной синтетической соломой. Он был хмур и сделал вид, что не заметил моего появления, чересчур внимательно рассматривая давнишний шрам на кисти своей левой руки. Но я знал: Костыль ждет именно меня. Еще при входе старший смены охраны протараторил:
— Где шляешься? Михалыч четыре раза спрашивал.
— Зачем?
— Иди в гостевую. У него и спросишь. Я вошел в комнату и присел за столом напротив.
Жорик продолжал хмуриться и молчать.
Еще вчера по приезде в Санкт-Петербург Костыль повторил свой вопрос-предложение:
— Ну так что, идешь ко мне?