Седая весна

22
18
20
22
24
26
28
30

Учительницу, вместе с дедом, сковырнули через год. Ее не посадили, перевели в другую школу. Но Жорка и тому радовался. Ему понравилось убирать с пути всех, кто задел ненароком.

Когда Жорка закончил школу, он считался отпетым кляузником. Какие друзья? Их попросту не было у мальчишки. Когда умер дед, за воспитание сына взялся отец.

— Послушай, Жорик, давай тебе квартиру вытребуем с начальства. Чем ты хуже других? Надо иметь жилье с удобствами. Сколько будем в этом доме прокисать? Я — ладно, а тебе — негоже. Когда-то бабой обзаведешься, детьми. В этот дом ни одна не согласится прийти. А в квартиру — с великой душой!

— Не хотят меня любить. Ни одна. Я уже пробовал. Даже не слушают. Обзываются и уходят, как от прокаженного!

— Кто?

— Да хотя б моя соседка по парте. Даже в морду плюнула. Теперь, когда школу закончил, даже ей в ухо не дашь. Поздно. А и писать о ней было нечего.

— Девок в городе полно. Давай квартиру выбьем. Сами, как мухи на мед, слетятся. Отбою не будет.

Пока пробивали квартиру, Жорку забрали в армию. Никто из ровесников даже не предполагал, как им не повезло. О всякой самоволке, каждой сигарете на посту — Жорка сообщал. Когда старший лейтенант, не выдержав, назвал его при сослуживцах негодяем, Жорка утопил того в кляузах. Во всех смертных грехах обвинил. Вымогателем и пьяницей, вором и развратником ославил во всех инстанциях. Ни на минуту не спускал глаз с того и строчил повсюду.

Совпадение это было или действительно лейтенант потерял терпение, и сослуживцы устроили Жорке «темную» в казарме. Избили жестоко. Жорка и из этого пользу выдавил. Его уже через полгода комиссовали, отправили домой досрочно. За непригодность… Но кто смотрел в документы? Жорка, вернувшись домой, сочинил легенду, что был ранен в дозоре — на посту, когда охранял границу. Но не сбежал в часть. Умирая, не пропустил через свой пост врагов. За это его, как героя, вылечили и с благодарностью домой отправили…

Горожане удивлялись, кто мог доверить Жорке границу? Ведь этот мерзавец за деньги мог пропустить кого хочешь куда угодно. Все знали, сколь падок мерзкий выродок даже на малую выгоду. Но Жорка держался так, что если бы не он, граница осталась бы открытой.

В военкомате тоже не стали выяснять причину комиссовки призывника. А в сопроводительных документах из части было написано, что заболел солдат во время службы, хотя определенные отклонения в его состоянии были замечены в самом начале.

Жорка пошел по инстанциям выбивать для себя льготы. Уж чего только не плел о тяготах службы в армии, чего не сочинил. Изображал героя — ему не поверили. Прикидывался психом и умирающим. Тоже не помогло. Ему везде и всюду советовали одно — устроиться на работу…

Но куда? Жорка не хотел хвататься за первую попавшуюся. Ему хотелось выбиться в начальство. Там и положение, и зарплата. Но… Багажа средней школы было явно недостаточно. А на учебу нужны способности, время, главное — деньги. Ничего этого Жорка не имел… а жить хотелось не хуже других.

Завистливо смотрел он на своих сверстников, поступивших в институты, техникумы, имеющих свое дело. Многие его одноклассники устроились в торговле, имели свои киоски, бары, кафе. И только он оставался не у дел. И помыкавшись с год по городу, понял, время жестоко изменилось, кляузами не прокормишься, придется вкалывать и устроился на стройку. Нет, не туда, где работали горожане, они его не взяли бы в бригаду. Жорка втерся на объект, какой вели беженцы и переселенцы со всех концов России. Ох, и набрехал им о себе! О влиянии и уважении, какими пользуется в городе. О приятельских отношениях с теми, кого в глаза не видел. О предложениях на работу — самых заманчивых, с высокой зарплатой, на какие не согласился лишь потому, что не хотел покидать свой город, где его знают и любят в каждом доме.

Как ни смешно, но поверили ему эти люди. Не успев сдружиться с горожанами, они самостоятельно справлялись со своими заботами. А тут человек сам пришел. Обещает их жизнь наладить. Заботиться обо всех и о каждом. Защищать и отстаивать поголовно.

Так и стал Жорка своим среди чужих. Мастером на стройке, в какой ничего не понимал и не разбирался.

— А ты не тушуйся! Нынче под шумок и не за такое берутся люди! Ну, что за невидаль, отремонтировать старый дом? Это же не новый строить, какой завалиться может? Тут ума не надо. Замазали, покрасили, побелили и готово! Сами жить станут! Эти беженцы любому углу рады. А ты — мало заработок, гору материалов иметь будешь! Свой дом до ума доведешь, коль с квартирой не выгорело! — учил отец.

Жорка, услышав такое, приободрился. Стал присматриваться, где что лежит. И уже через месяц весь свой дом изнутри обшил вагонкой. Закрыл его серые, бревенчатые стены с торчавшими из них клоками пакли. Покрасил окна, полы. И радовался. Пусть снаружи дом смотрится пока курятником, зато внутри — любо-дорого…

Приходя на работу, он уже не вел душеспасительных разговоров. Он торопил. Требовал, чтобы работали переселенцы, не оглядываясь на время:

— Не мне — вам нужен этот дом! В город ещё беженцы приехали. Их некуда поселить! Там старики и дети. А вы тут о нормированном дне раскудахтались. Не нравится — уходите! Новые поселенцы живо дом доведут и вселятся в него! А вы так и останетесь в этой развалюхе, до конца жизни! — грозил людям. Те, боясь перечить, работали дотемна.