Седая весна

22
18
20
22
24
26
28
30

Баба после его посещений недели две не впускала клиентов. А потом хватала нужда за горло и все повторялось заново, до следующего визита.

С самогонки жила и кормилась семья. С нее одевались и учились дети. На нее покупались вещи и техника в дом. Это вызывало жгучую зависть кляузников, сплетников, пересудников всех мастей:

— Гля! Во прет брюхатая! С самогону жиреет. Мы, вкалывая, боимся второго родить. Эта уже третьим просраться готова. И без страху!

— Она и дюжину прокормит. А все за наш счет! У, лярва! — шипели алкаши.

У них к Дарье были свои претензии. Никому не давала в долг ни самогона, ни денег. Ни мужикам, ни бабам не верила. Наказали, проучили еще в самом начале. А чтобы не приходили и не попрошайничали, завела свирепую овчарку и посадила на цепь, чтобы охраняла двор и дом от незваных гостей. Постепенно собака отвадила даже самых назойливых. Но, едва Дарья появлялась в городе, ей снова начинали докучать. -

— Даш! Ну дашь?

И тут баба не выдерживала. Ругалась зло, по-мужицки грязно. Но алкашам терять нечего. Одни в ответ на брань хохотали до коликов в животе, другие хватались за все, что под руку попадется. Летели в бабу кирпичи и булыжники, пустые бутылки. Ей грозили встречей в темном переулке, расправой с самой и дочерью.

— Дашка! Не дашь бутылку, все заберем! — преградили дорогу бабе двое хмурых мужиков, вывернувшихся из подъезда многоэтажки. Женщина уже продала самогонку и с двумя полными сумками харчей возвращалась домой. Мечтала скорее добраться. А эти преградили дорогу. Перегаром от них за версту несет. Хотела обойти, в плечо толкнули. Назвала сволочами, получила в ухо. Да так, что в глазах замельтешило. Не удержалась на ногах, упала, выронив сумки. Пока встала — ни мужиков, ни сумок… А и в кармане ни гроша. Дома ни куска хлеба. Взвыла во весь голос. Никто не подошел, не помог встать. Ни одного теплого слова не нашлось у прохожих. Все шли мимо, не слыша, не видя бабьих слез.

Дашка, придерживая обеими руками вмиг отяжелевший низ живота, побрела домой, не видя дороги.

Лишь ночью рассказала детям о случившемся, а под утро родила Колю, поведав Ульяне о своей беде:

— Хреново с мужиками жить. Хлопотно и паскудно. Но как одной бедовать? Как жить без мужичьей защиты? Иной сморчок, глянешь, плевка не стоит, а коль рядом идет да в доме живет, уже никто не тронет ни детей, ни саму. Но где взять хозяина? Ведь вот трижды обмишурилась! Что делать теперь? Так и повадятся трясти? — сетовала баба.

— Ты погоди выть. Дай мне помозговать, — ответила Ульяна. А на другой день, не предупредив, привела в дом участкового. Тот расспросил Дарью, где и кто ее ограбил, попросил вспомнить внешность мужиков и, ничего не обещая, ушел из дома. А уже под вечер снова заявился.

— Нашли обидчиков. Пиши заявление!

— Да что ты, помилуй! Они меня со свету сживут. Да ладно я, а дети? Им вовсе не станет проходу. Что хочешь, с ними утворят. Они ведь малые покуда. От своры не отобьются. Уже грозили Ольгу носиловать. Хрен с ними, пусть подавятся! — отмахнулась баба.

— Глупая ты, Дарья! Коль теперь не дадим по рукам, повадятся каждый день грабить тебя. Ничто уже не остановит, если сейчас гадов отпустим. Не смей прощать. Иначе никогда больше не вступлюсь за тебя. Сегодня у тебя отняли и побили, завтра до детей доберутся. Сумей защититься и их сберечь. Не прощай…

И написала Дарья заявление под одобрительные слова Ульяны. А утром к ней пожаловала вся родня грабителей. Больше десятка человек гоношились вокруг дома, грозили, обзывали, звали Дарью из дома. Та не выходила. Тогда пообещали побить окна. Вот тут и подошли к ним Ульяна с Петровичем. Милицией пригрозили. Родня мигом стихла.

— Чего приперлись сюда? На что глотку дерете? — сдвинул брови Петрович.

— Пусть заявленье свое заберет у ментов!

— Того не требуют, того лишь просят!

— Не облиняла бы она за бутылку самогонки! А то ишь, кипиж подняла! Из-за нее мужиков в лягашку взяли! Если их не отпустят, и ей, и выродкам башки свернем.