— Три дня живым жмуром канала! Ну и Задрыга! Я больше одного дня не выдерживал! — сознался Паленый, с восторгом хлопну» Каику по плечу.
— Когда я возникла, они уже все мозги просрали, где шарить меня, только на погосте дыбать!
— Как они встретили тебя? — заинтересовался Мишка.
- По-всякому! Боцман с Таранкой — взвыли. Будто им в ерики «розочки» вогнали. Они думали, будто меня кто-нибудь пришил. И духарились, что без меня в малине дышать станут. Л я им кайф обломала — живой оказалась. Шакал слова трехнугь не мог. Глыба, как усрался. Сел на стул и заплакал, как баба, другие громко радовались. Пижон вякнул:
— Я ж трехал, жива, зараза облезлая! Ничего с ней не случится! Наша лярва когда в ад возникнет, первым делом, пахану чертей муди откусит за то, что тот ей положняк не платил на этом свете. И станет там малину сколачивать из нечисти. Чтоб оттуда тряхнуть всех обидчиков, какие на земле еще канают…
— Боцман с Таранкой, услышав это — офонарели. Подумали, что о них трехают и зашлись в фене. Ну, а Пижон совсем другое мерекал и послал шестерок за водярой обмыть мое возвращение. Тут и пахан с Глыбой и Тетей поверили, что не привиделась, жива, на своих ходулях вернулась к ним. И все спрашивали — где канала?
— Раскололась?
— Хрен им в зубы! Ничего не вякнула. Они так и не доперли. Зато пахан с перепугу до сих пор на меня не наезжает и не трамбует, — похвалилась Задрыга.
— Я тоже со своим паханом срезался недавно. Ему стукнуло в тыкву меня проверить. И посадил на хвост не законника, а блатаря. Тот давай за мной шмыгать повсюду. Куда я, туда и он. Я поначалу не врубился. Когда допер, вздумал оторваться от гада и ввалился в притон. Там к шмарам подвалил. И только бухнуть хотел с ними, этот хмырь нарисовался.
Паленый не заметил, как вздрогнула Задрыга, и продолжил хохоча:
— Я его к шмарам за стол затащил. Укирялся он до того, что баб от кентов отличать не мог и завалил его в постель к бандерше. К ней лет тридцать мужики не заходили по своей воле.
— Старуха?
— У нее, заразы, не только зубы вставные, а и парик носила. Каждую ночь его на банку натягивала, чтоб не помялся. Ну, а блатарь не допер. Ночью впотьмах шарил стакан, чтоб напиться воды, нащупал полный. Хвать! И чует, в пасти что-то костяное застряло. Уже давиться начал. Вырвал помеху. Ощупал. А это челюсть барухи! Блатаря на рыготину понесло. Только к столу хотел присесть, дух перевести, чует, задницей на что-то жесткое попал. Схватил. Видит, голова! Аж зашелся со страху. Не врубился, когда он успел ожмурить кого-то. Схватил барахло и ходу с хазы. Голиком по улице, средь зимы. Пока к пахану примчал, яйцы поморозил. Хотел ботнуть, что стряслось, и не смог. Язык отказал. Мычит, и все тут. Через неделю брехалка развязалась. Но не по-фартовому. Заикой остался с перепугу.
— А ты куда свалил? — спросила Капка.
— А я в дело смылся!
— В какое? — не верила Задрыга.
— Пархатого тряхнули. Он, козел лохмоногий, аборты дома делал. Мы его накрыли враз. Как возникли втроем, он сам чуть не родил. Мы его за хобот. Давай бабки, падла! Не то пасть до жопы порвем! Он нам из клифта пару стольников выдавил. Не хотел сам, мы его враз на уши поставили. Все обшмонали. Сняли жирный навар. И абортмахера оттыздили, вякнули, чтоб сало отращивал, через месяц, мол, положняк возьмем. Ну и смылись. А через месяц к нему пахан вздумал нарисоваться, сшибить навар. Я не сфаловался. Допер, что хмырь к встрече с законниками успел подготовиться. И уломался на другое дело. Когда на хазу вернулся, пахан с кентами валяются на полу, все в кровищи и вонь от них адская, тошнотная! Враз никто ничего не вякал. Не до того. Потом ботнули, как накололись. Не пофартило малине.
— Так что случилось?
— Открыла им баба абортмахера. Вякнула, мол, мужа дома нет. На вызове он. И спрашивает, по какому делу кенты возникли? Те ее за рога — выкладывай бабки! Она не завопила, не попыталась смыться. Только вякнула наверх:
- Беги! Живо сюда!
ebooksa