Оборотни

Были попытки забраться в кузов грузовика, и некоторым это удалось. Это не вызывало у Митцера особой озабоченности, так как машина на асфальтовом покрытии могла справиться с дополнительным грузом. Они только опасались открывать дверцы кабины, чтобы не вляпаться в какую-нибудь историю.

То, что развертывалось перед их глазами, постоянно напоминало о всевозможных опасностях. Мелькали картины жадности и отчаяния, страха и деградации: человек со срезанными пальцами, подвергшийся насилию из-за своих золотых колец; пожилая женщина, замерзшая ночью, раздетая догола и привязанная к изгороди — кто-то, видимо, воспользовался одеждой старухи; двое голодных мужчин дрались из-за дохлой собачонки, хотя с трудом шевелили руками; восемнадцатилетняя мать на обочине дороги тщетно пыталась накормить ребенка грудью, у нее давно исчезло молоко, а ребенок уже умер, не перенеся ночного холода. Они видели глаза потерянной нации, они видели самих себя, поскольку сами оказались потерянными.

Это была Германия, проклинавшая свой вчерашний день, перерезавшая себе вены и горло перед лицом очевидного поражения.

На краю деревни Кривитц, приблизительно в пятидесяти километрах от линии, которой суждено было стать границей между Восточной и Западной Германией, они стали свидетелями ужасной сцены.

Девочка лет шестнадцати, изнасилованная группой солдат, ползла к живой изгороди, пытаясь скрыть свой позор от проходивших мимо равнодушных людей. Шипы и сучья изгороди впивались в ее тело, но она ничего не чувствовала, кроме потребности скрыться и замкнуться в себе. Одежда, сорванная с нее, валялась между дорогой и изгородью. Какая-то женщина быстренько подхватила пальто девочки и убежала, другая куда-то запихивала туфли, пока девочка не пришла в себя.

Высоченные солдаты в форме Вермахта сидели неподалеку, безразличные к результатам своего скотства. Это были небритые, немытые, отчаявшиеся люди. Жизнь стала дешевкой на русском фронте, и закаленные ветераны, каковыми они считали себя, решили брать все, что попадется, назло тем, кто послал их на войну.

Девочка, прекрасная своей молодостью, просто оказалась на их пути, и они решили ею воспользоваться. Они оттащили ее от отца и опрокинули на землю, у обочины дороги, на глазах у всех проходивших мимо. Это была их манера демонстрации полного наплевательства на стыд, на честь, на жизнь.

Старший в группе, сержант, прикладом сбил с ног ее отца, который пытался защитить дочь. Когда же он поднялся и, слыша вопли дочери, вновь бросился ей на помощь, сержант проткнул его штыком.

Девочка онемела, увидев, как штык, словно нож сквозь масло, легко продырявил отца и тот рухнул навзничь. Она закрыла глаза и уже больше не противилась солдатам. Когда все они удовлетворились и потеряли к ней интерес, она с трудом поднялась на локтях и поползла к изгороди.

Машина с учеными как раз в этот момент проезжала мимо.

— Боже мой! — вскричал Альберт Гуденах. — Бедная девочка! Я просто не могу в это поверить.

— Мы здесь ничем не поможем, — сказал Митцер. — Совершенно ничем.

— Вам придется остановиться!

— Нет.

— Вы разве не видите, что здесь происходит? Остановитесь, ради Бога!

— Не глупите, нас трое. Мы не можем спасти всю Германию.

— Сволочь ты, Гроб. Скажите ему, Хайнрих.

Тот молчал, опустив голову. Ему хотелось быстрее добраться домой.

— Гроб, Христа ради! Остановимся и поможем. Просто подвезем ее.

— Дурак! — закричал Митцер, нажав на тормоза и резко остановив машину. — Спасай свою, трахнутую. Быстрее.