Тем не менее отношения с Улановым и у него что-то расстроились. Дима дулся на него из-за Людмилы, но Хомутов смотрел на это как на пустое недоразумение. Пройдет время, и все наладится.
– Он скверно думает обо мне. Будто в чем-то подозревает.
– А, вот ты о чем. Ерунда. Просто поначалу он тебя за «чекистку» принял.
– За чекистку? – на лице Людмилы было изумление. – Так он решил, что я на гэбэ работаю?
Хомутов захохотал.
– Ты не поняла. Здесь «чекистками» называют тех, которые с мужиками спят за чеки. Скромная посольская машинисточка возвращается в Москву и скупает разом половину «Березки». Такие дела.
Хомутов повернулся к Люде и осекся. Лицо ее было словно опрокинутое – он никогда еще не видел ее такой.
– Сволочь! – сказала она сквозь зубы.
– Кто? – опешил Хомутов.
– Твой приятель. Тварь.
– Ты зря так, – попытался вступиться Хомутов. – При чем тут он?
– Ни при чем?! – сверкнула глазами Людмила. – Тот, кто готов думать о каждой женщине…
– Что именно?
– Что она продается, что готова…
– А чего ты кипятишься? – Хомутов ощутил, как волной накатывает раздражение, которого он уже не мог сдержать. – Между прочим, в моей постели ты оказалась в первый же вечер.
Ему не следовало этого говорить, но сейчас смешалось все – отвратительный осадок, оставшийся от разговора с Гареевым в Мергеши, косые взгляды Уланова, просто какая-то смутная тоска. Он выплеснул злость – а Люда оказалась под рукой. Иди разбери теперь, кто виноват.
Щеки Людмилы горели от унижения, но ее еще хватило на то, чтобы влепить Хомутову пощечину.
– Ты такая же дрянь! – задохнулась она, стремительно выскользнула из-под простыни и стала одеваться, поминутно роняя вещи.
– Уж извините, – миролюбиво сказал Хомутов. – Кто мог предположить, что под этим кровом объявится столь высоконравственная особа?
Сейчас он злился только на себя. Но Людмила молчаливо собиралась, не удостаивая его ответом, и тогда, словно назло себе, Хомутов ткнул пальцем в облупленный дверной косяк и проговорил с нехорошей усмешкой: