— Между прочим, — вздохнул Птицын, которого это письмо немного тронуло за душу, — за три дня до смерти написано. Мы об этой Полининой бабушке справки наводили.
— Это значит, что тот самый боец Михаил Карасев, который своего двоюродного брата зарубил, — точно ее отец? — Таран вообще-то уже давно об этом знал, еще со времени поездки на теплоходе, да и когда повесть читал, догадывался, что речь о том же лице идет, но все же решил уточнить.
— Да, — кивнул Генрих. — Карасев Михаил Иванович, сын крестьянина Томской губернии Ивана Трофимовича Карасева и ссыльнопоселенки из бывших дворян Полины Алексеевны Муравьевой. Дочери отставного капитана Алексея Евгеньевича Муравьева и некоей Аграфены Васильевой, крещеной цыганки. Любовь, погубившая карьеру блестящего офицера. По тогдашним понятиям считалось, что дворянину и офицеру, фигурально выражаясь, западло жениться на актрисах, цыганках и прочих дамах с неясным социальным статусом. Вот Алексей Евгеньевич и вынужден был покинуть полк, да и вообще в отставку подать.
— Вы что, это уже просматривали? — поинтересовался Таран.
— Нет, это из других источников. Магомад со своими племянницами очень интересовался генеалогией. Искал потомство Шейх-Мансура, то есть Ушурмы. Ну, до этого еще доберемся, наверно.
Птицын перевернул листок с письмом Полины Михайловны, и Таран увидел тонкую стопку машинописных листов, сколотых скрепкой. Здесь тоже поработала машинка деда Сучкова.
— Вот это и есть те рецепты, что сумел расшифровать Борис Сергеевич, — констатировал Птицелов, бросив беглый взгляд на стопку, и отвернул их от Юркиного взгляда прежде, чем тот успел что-либо прочесть. — А вот это — оригиналы…
Дальше лежали листы плотной шероховатой желто- и голубовато-серой бумаги, исписанные порыжевшими старинными чернилами, несколькими разными, в основном очень корявыми, хотя и убористыми почерками. Кое-где строчки налезали друг на друга, попадались совсем размазанные, с заметными кляксами. Края листов были истерты, измяты и крошились. Эта стопка была прошита толстой суровой ниткой, почерневшей от времени. Даже Юрке стало сразу же ясно, что это старинная рукопись, которой лет полтораста или даже двести. К верхнему листу была прицеплена записочка, сделанная, по-видимому, Борисом Сергеевичем:
«Данная рукопись представляет собой старинный лечебник, составлявшийся с начала XVIII по середину XIX века несколькими разными авторами, в основном женщинами, — упоминаются имена Акинфия, Текуса, Марфа, Настасья и Аграфена. Содержит рецепты лекарств, ядов и болеутоляющих средств, приготовленных на основе различных травяных настоев и минерального сырья.
Обнаружена среди бумаг отца».
Больше в этой папке ничего не обнаружилось, и Генрих, аккуратно завязав тесемочки, положил ее в свой кейс.
На правом верхнем углу последней папки была приклеена истертая бумажка с надписью перьевой ручкой: «Материалы для романа». Почерк был тот же, что на записке, приколотой к «Лечебнику».
Первым, что Птицын вытащил из папки, был большой, площадью почти в квадратный метр, лист ватмана, точнее, склейка, сделанная из более чем десятка школьных чертежных форматок. Эта склейка лежала в сложенном состоянии, и на верхнем листе было аккуратно написано тушью: «Генеалогическое древо семьи Сучковых».
Когда склейку развернули, то оказалось, что никакого дерева там не нарисовано. Просто написано множество имен и фамилий, соединенных между собой вертикальными и горизонтальными линиями. У Юрки аж в глазах зарябило. А вот Птицын сразу все, что ему было надо, разглядел.
— Все как в аптеке! — похвалил он то ли себя, то ли покойного Бориса Сергеевича. — Аккуратный был старик, не только своих, Сучковых, выписал, но и Карасевых, Нефедовых, Муравьевых, даже Ржевусских частично…
Таран, скользнув взором по веточке, идущей от самого младшего Муравьева — Василия, внезапно увидел… свою фамилию!
У Муравьева Василия Николаевича, родившегося в 1899 году и умершего (а может, и убитого) в 1943-м, были две дочки, Клавдия и Леокадия. От Леокадии никаких стрелок не было, только две даты было: 1925–1943 с припиской в скобках: «Ленинград». А вот Клавдия Васильевна, которая была постарше (1918 года рождения), вышла замуж еще до войны, в 1937 году. За гражданина по фамилии Михаил Яковлевич Таран, 1917 года рождения. И у них был сын Анатолий Михайлович, о котором было известно только то, что он в этом же самом 1937-м родился. Родители этого самого Анатолия Михайловича погибли в 1942 году (где, когда и как — не говорилось), а что было с их сыном дальше — Борис Сергеевич Сучков так и не узнал.
Однако Таран четко помнил, что деда со стороны отца звали Анатолием Михайловичем, что родители его погибли при бомбежке Сталинграда и что дед приехал сюда, в этот город, только в 1959 году, после службы в армии, а до этого воспитывался в детдоме и учился в ремесленном училище. Почти сразу же женился, и на свет в том же году появился Юркин отец — Николай Анатольевич. Ну а потом и сам Юрка — уже в 1980-м…
ebooksa