Всю родную, странную землю…[9]
– Всю жестокую, милую жизнь, – пробормотал Илья Каледин, стиснул челюсти, – жестокую, милую… Мы должны идти, Васильич. Ты прости, что так вышло, командир. Мы должны идти.
– Я могу помочь вам выехать из страны, – вдруг сказал Лагин. – Я все-таки считаю, что задолжал тебе, Илья. Ты можешь отказаться. В конце концов, тебе нечего терять. Не деньги же и не те ценности, которые Борис Леонидович прихватил тогда в Средней Азии!..
– А, вы и про это знаете… Не надо, – сказал Каледин. – Мы сами… Я очень прошу вас, Семен Андреевич:
Он налил себе стакан водки и, выпив одним махом, вышел в коридор. За ним последовали Вишневецкий и снайпер Снежин. Санаев обвел глазами лица жены и Лагина и наконец выговорил:
– Что это такое было?
Затянувшуюся тишину нарушила Александра. Она облизнула сухие губы и ответила:
– Он заходил попрощаться.
Эпилог: СО СЧАСТЛИВЫМ КОНЦОМ?
Ты слышал? – спросил человек в светлом пальто и смерил взглядом группу девчонок в сопровождении двух парней, которые со смехом шли по мосту Мирабо. Человек оперся на перила и смотрел вниз, туда, где катилась Сена, туда, где в волнах плескались огни глаз старого пьяницы Аполлинера. – Ты слышал, Боря?
– Говори по-русски. Что я должен был слышать?
– Сегодня передали. Умер…
– Кто? У тебя даже дыхание перехватило. Кто умер?
– САМ, – ответил человек в светлом пальто и провел динными пальцами по растрепавшимся на ветру волосам.
Борис Вишневецкий глянул на Каледина и спросил тихо, почти шепотом, словно боялся, что их услышат:
– Сталин?
– Да. Ты понимаешь? Ты понимаешь, что это значит?
– Ты что, Илья, в самом деле думаешь, что сможешь вернуться?
– По крайней мере, у меня появилась надежда на это.