– Над Лениным не висела Российская армия! – патетично воскликнул Булдыгин. – Подумаешь, турнули. Полюбуйся. – Он швырнул через стол свежий номер «Известий», где в передовице было что-то подчеркнуто. – Сведения, обнародованные Главной военной прокуратурой. Официальные, заметь, сведения. Только за неделю мирной жизни от преступлений и происшествий в войсках погибли сорок четыре военнослужащих! Половина роты! Двадцать восемь человек получили увечья различной степени тяжести! Девять самоубийц среди погибших! Двадцать покушений на самоубийство! Растет количество тяжких и особо тяжких преступлений! А число правонарушений, связанных с дедовщиной! Просто геометрическая прогрессия! И ты предлагаешь отправить Витьку в эту клоаку? Да пусть он хоть до пенсии проходит курс молодого самца, чем однажды – курс молодого бойца…
– Заметь, я такого не предлагал, – возразил я. – А что касается данных прокуратуры, то их уже успешно опроверг министр обороны в позавчерашней гневной отповеди. По сведениям министра, количество погибших в результате преступлений и происшествий неуклонно сокращается с 2001 года. Неуставщина сходит на нет. Прапорщики не воруют. Полный стабилизец, Павел Викторович. Армия открыта для всех желающих. А прокуратуре следует хорошенько думать, прежде чем бросаться непроверенными цифрами.
– Но мы-то знаем, – огрызнулся Булдыгин. – Эх, жисть поломатая… Ты и вправду закрыл Безбородова, Мишка? От души хотелось бы тебя поздравить, но как-то язык не поворачивается. Знаешь, у меня такое ощущение, что ты весь в чем-то коричневом, но не в шоколаде.
– А ты откуда знаешь? – разозлился я. – Ну ладно, моей жене мог присниться вещий сон, но ты-то?..
– Ни разу не пересекался с твоей женой, – запротестовал Булдыгин, – мне своей жены хватает с избытком. Но с утра я успел посетить СИЗО районной прокуратуры. По секрету дежурный сообщил, что у них объявился таинственный узник, которого сторожат бойцы комендантского взвода, имеющие приказ не подпускать к сидельцу даже Верховного Главнокомандующего. Я понимаю, Мишка, что дальше Марьяновска не сошлют, но как тебе перспектива провести остаток дней с пулей во лбу? Вспомни мудрого Есенина: «Что не смогли в словах сказать уста, пусть пулями расскажут пистолеты»?
– Минуточку, – возмутился я, – у каждого свой собственный риск. Дело капитана Муромцева о «естественной смерти» гражданки Муромцевой, которое ты курируешь, тоже не является прогулкой выходного дня. Капитан Муромцев до прошлой недели служил в спецназе, нет?
– О, это дело просто песня, – глазки коллеги заблестели. – Обожаю мистификации и талантливые попытки объегорить следствие. Ты, кстати, знаешь, что с версиями «естественной смерти» никто не переплюнет Екатерину Вторую? Прикончила муженька – Петра III – и пишет жалостливое письмо Понятовскому: «Так уж несчастливо сложилось, милый друг – в один день и воспаление кишок случилось, и апоплексический удар присовокупился…» Если не понял, Мишка, это удар табакеркой по голове. И «заболевшему» супругу в Ропшу добрая царица заранее послала хирурга – с наказом прихватить все, что надобно для вскрытия и бальзамирования. А капитан Муромцев всего лишь дал жене сильное сердечное и удрал в гараж – якобы там и просидел полдня. Все учел, помимо одного – газетки за текущее число, которую приобрел в киоске на Кедровой (его запомнила продавщица, а прессу, между прочим, подвезли после трех), а затем неосмотрительно оставил дома. Ну, не могла же, согласись, парализованная жена сбегать за газеткой любимому супругу?
– Но это не доказательство, что именно Муромцев отправил жену на тот свет, – возразил я. – Ну, был он в доме незадолго до ее смерти, ну и что?
– Нет, Михаил. Капитан был дома ВО ВРЕМЯ ее смерти, и я это докажу во что бы то ни стало, уж можешь мне поверить.
Нашу милую беседу прервала секретарша прокурора Колесникова (правая его рука и левое полушарие), вплывшая в кабинет, как в собственную ванную. Сумрачные стены озарились угрожающей улыбкой. Перекрашенная блондинка с тонкими ногами и дефектом верхней части туловища, который она скрывала накачанным гелем бюстгальтером.
– Здравствуй, Нинель, – бесстрашно перехватил я инициативу. – Признайся, солнышко, ты пришла к нам просто так, по традиции – чтобы полюбоваться на наши приятные лица?
– Вздор, – с нордической прямотой сказала секретарша, задирая очаровательный прямоугольный носик. – Больно надо мне на вас любоваться, Михаил Андреевич.
– А на меня? – поднял голову Булдыгин.
– А на вас тем более, Павел Викторович. Вот если бы вы изжили бородавку с носа… Плохие новости для вас, Михаил Андреевич. Ярослав Евдокимович очень недоволен вашей самодеятельностью и грозился…
– Безбородова не выпущу, – храбро заявил я.
– … и грозился из вашего работодателя сделаться вашим работоотнимателем. Он отдает, конечно, должное вашему фирменному нахальству, феноменальной работоспособности, безграничной вере в торжество законности и дьявольскому уму…
– Умище так и свищет, – хихикнул Булдыгин.
– …но очень переживает по поводу того, что человек, которого он, можно сказать, вскормил, подкладывает ему такую мощную мину.
– Меня вскормил Ярослав Евдокимович? – изумился я.
– А что в этом необычного? – издевался Булдыгин. – Зевса вскормила свинья, Ромула и Рема – волчица, царя Кира – собака, а тебя уж, Мишка, не взыщи – вскормил прокурор.