Трофейщик

Опасность была повсюду. Алексей понимал это и готовил себя к неожиданному ее проявлению: она могла выскочить из внезапно затормозившей рядом машины, выстрелить из глухого, зияющего чернотой подъезда, случайно затесавшегося между сверкающими дверями магазинов, могла подойти сзади и хлопнуть по плечу рукой, казалось бы, обыкновенного прохожего, могла выскочить из-за угла бритоголовым молодцом — воздух стал плотным, и Алексей чувствовал его упругое сопротивление, шаги давались с трудом, словно в лицо ему дул шквальный ветер. «Стоп, хватит психовать. Нужно быть трезвым, нужно успокоиться и все-таки что-то придумать». Он сунул руку в карман за сигаретами и нащупал рядом с пачкой смятую, мягкую, истертую до ворсистости бумажку. Вытащив ее, он прочитал — «Игнат» — и семь цифр телефонного номера. Алексей вошел в метро — он и не заметил, как уже поравнялся с «Пушкинской», — купил несколько жетонов и направился в здание вокзала к телефонным будкам.

Игнат был дома, в своем, как он говорил, «отстойнике». Алексей, впрочем, так и предполагал: после торжеств по случаю окончания халтуры Игнат нигде больше и не мог находиться — отлеживался, отмокал в ванной, приводил себя в порядок для того, чтобы предстать перед своей семьей в лучшем виде.

«Леха? Проблемы? Приезжай. Давай, через полчаса я тебя встречаю на выходе с эскалатора в Озерках». — И Игнат повесил трубку.

Он бежал вниз по ребристым, едва заметно пружинящим под ногами ступенькам эскалатора, задевал локтем стоящих справа пассажиров — он никогда не понимал, почему они стоят, не идут, неужели они никуда не спешат?

Алексей чувствовал, что восприятие его обострилось до невероятности, скользя рукой по резиновому поручню, он различал участки, которые имели более высокую температуру — совсем чуть-чуть, — минуту назад чья-то рука задержалась на мгновение в этом месте и оставила частичку своего тепла, которое вот-вот уже смешается с гулким, с низким содержанием кислорода воздухом метро, но он успел прикоснуться к этому теплому пятнышку, принял чье-то тепло на себя. Алексей отчетливо слышал обрывки фраз, которыми перебрасывались пассажиры, — редкие слова, большинство людей понуро молчали, глядя в спину стоящего впереди: «…сдала, слава Бо… ждет… Собчак пошел в гору, потому…»

Он вдруг испугался внезапного удара сзади — при той скорости, с которой он несся вниз, достаточно было легкого толчка, чтобы ноги оторвались от ступеней и тело вылетело бы снарядом, ломаясь и скручиваясь в немыслимые узлы на крутых выступах ступеней. «Чушь, не может этого быть», — говорил он себе, но страх не проходил. Мраморный зал станции «Пушкинская» успокоил его — сколько раз он ездил здесь, это было родное, знакомое до последней урны, до любой царапины на стене, до каждого блика ламп на мраморе колонн место. Он особенно любил уезжать отсюда ночью, на последней электричке, едва успев проскочить на станцию в тот момент, когда служительница уже закрывала входные двери и милиционер подозрительно косился на бегущего молодого человека, — он проходил по светлому, пустому, гулкому залу, долго, минут семь иногда ждал поезда, садился в вагон, где дремала парочка полуночных гуляк, вытягивал в проходе ноги и принимался мечтать. Здесь ему никто не мешал, здесь не могло быть никаких дел, не нужно было уже ни о чем думать. Он уже ни от чего не зависел — ни от чего, кроме поезда, который вез его как хотел — притормаживал, снова ускорял движение, иногда останавливался в темном тоннеле и стоял пару минут, — здесь он переставал контролировать себя, окружающее и всю ситуацию в целом, здесь он отдыхал.

Алексей покачивался вместе со стиснувшей его со всех сторон толпой, высасывающей, кажется, уже последний воздух из раскаленного вагона, с грохотом катившего по мертвой трубе, высверленной, выдолбленной глубоко под землей. Он вспомнил, как один знакомый трофейщик-метростроевец рассказывал ему, что до сих пор все эти огромные подземные ходы вырубаются отбойными молотками… Быстрым потоком горячего густого киселя вывалила толпа на «Техноложке» и вынесла его с собой — один из тысяч, миллионов сгустков в бурой, безмолвной массе.

Он пересел на другую ветку, и снова его сдавили, задышали в затылок, и если прежде он относился ко всему этому с юмором или просто читал, скрючившись в самой неудобной позе, повиснув на одной руке и едва ли не поджав ноги в тисках толпы, то теперь все раздражало его, не терпелось скорее доехать, а это, как он знал очень хорошо, самое опасное в любой дороге. Пока воспринимаешь дорогу как должное — не сетуешь на случайные задержки, на неудобства, на неприятных попутчиков, плохую еду или непогоду, — она послушна, она старается быть незаметной, тихой и спокойно приводит к конечному пункту. Но стоит обидеть ее досадливым замечанием, нетерпением, начать брюзжать и жаловаться, выглядывать в окно, пытаясь разглядеть впереди километровые столбы и считать их, загибая пальцы, как дорога начинает растягиваться, плутать, тормозить тебя на каждом полустанке в самый неподходящий момент. Она-то подсовывает путнику пирожок, от которого расстраивается желудок, то выдыхает в лицо выхлопные газы, вызывающие изматывающую головную боль, и весь путь превращается в сплошное мучение.

Еле дотерпев до заветных «Озерков», Алексей, весь в поту, сжав зубы, прошел последнее испытание — эскалатор наверх и, сойдя со ступенек, плавно сложившихся и исчезнувших под каменным полом, тут же увидел Игната. Он разглядывал видеокассеты, выставленные на продажу в ларьке, и был совершенно не похож на того громилу, каким выглядел при их первой встрече на «Горьковской». Игнат был одет в просторный дорогой костюм, причесан, чисто выбрит и трезв — это было видно даже издалека. Заметив, что с эскалатора начала появляться очередная порция пассажиров, Игнат обернулся и увидел Алексея.

— Привет, Леха. Ну, пошли ко мне, там поговорим. Только учти, пить не будем. Оттяг закончился, началась жизнь. Договорились?

— Не до питья тут, Игнат.

Сомнений у Звягина больше не было. Это — он. Молодец все-таки Виталий. Шустро информацию добывает. Если бы еще был порядочным человеком — цены бы ему не было. Но эти-то, эти… Господи! Хоть и нет тебя и не было никогда, но если бы ты был, презрением бы сердце твое преисполнилось — эти мышки безмозглые, беспомощные, беззащитные, как младенцы, как цыплята инкубаторские, одинаковые, хоть и кажутся разными, выбалтывают все, не спросили даже у Звягина кто да что. Пришел в театр — где Валинский? — сотрясение мозга у Валинского, побили Валинского, дома Валинский…

Ну, дома так дома. Поедем домой. Сев в такси и доехав до метро «Купчино», Звягин расплатился и пошел пешком искать дом трофейщика по адресу, данному ему Лебедевым. Он сильно хромал — растяжение хоть и пустяковая штука, но крайне болезненная и тягомотная. Ныло раненое плечо, но в жизни Звягина бывало и похуже. Оружия у него с собой не было — не мальчишка же он, чтобы рисковать и попусту таскать по городу пистолет. То, что для этого паренька хватит его рук, пусть даже одна из них ранена, — это совершенно очевидно. На зоне его многому научили. И зэки, и менты. Тем более, что убивать парня не нужно — Звягин должен был отвезти трофейщика на Васильевский, в квартиру, где томился ожиданием решения своей судьбы Михаил Петрович, и устроить им очную ставку. А потом уже разберемся, кому что…

Он был совершенно спокоен. С этим молокососом разобраться не представляло сложностей — то, что произошло в лесу, было чистой случайностью, везением для этого паренька, бешеным везением. Звягин же видел его полные страха глаза — это не боец, так, играет в солдатиков мальчик. Не понимает только, что в его возрасте солдатики уже начинают отвечать за свои поступки. Александр Евгеньевич изначально решил в данном случае действовать по обстановке, руководствуясь исключительно интуицией, которая до сих пор еще ни разу его не подводила.

Вот и нужный дом, Звягин поднялся на пятый этаж и взглядом быстро выхватил нужный номер квартиры. На площадке было пусто — это уже хорошо. Ни о чем не думая, Звягин позвонил. Если откроет юный трофейщик, это будет лучше всего. Если кто-то другой, он найдет что сказать. Но и после второго, и третьего звонка дверь не открывали. Тогда Александр Евгеньевич достал из внутреннего кармана длинную, причудливо изогнутую стальную проволочку и зашуршал ею в извилистой щели простенького французского замка. Надо сказать, что замок этот произвел на Звянига благоприятное впечатление, — он любил эти замки, открывающиеся просто, без суеты и лишнего шума, замки, как бы символизирующие некое джентльменское соглашение между вором и хозяином; «ну что ж, не повезло», — говорил хозяин; «повезло», — говорит вор и с оттенком благодарности покидает квартиру. В случае французского замка хозяин, как считал Звягин, не должен сильно расстраиваться, обнаружив, что его обворовали, — сам же оставил дверь практически открытой. А вот владельцев железных дверей Звягин презирал, считая это прямым издевательством. Хваленые «сейфовые» замки он тоже в большинстве случаев открывал без проблем, но это требовало немного больше времени, усилий и размышлений. «Какого черта, — ругался он про себя. — Что они дурака валяют, результат-то все равно тот же, что и с французским замком, зачем же мучить человека…» Находились еще умники, которые, оставляя надолго квартиру без хозяина, прилаживали в прихожей арбалет, стреляющий на уровне груди при незапланированном открывании двери. Это было совсем нехорошо, правда, Звягин сам с этим не сталкивался, но был готов и к таким мерзким сюрпризам. Ну, еще были собаки. Железный однажды, заливая прихожую и лестничную площадку собственной кровью, на его глазах разорвал пасть немецкой овчарке, хорошо выдрессированной, — она не подавала признаков жизни, пока они открывали эту поганую железную дверь, а бросилась молча, только где-то внутри у нее противно урчало. Они тогда еле ушли, а Железный потом два месяца лечился — присланный Лебедевым молодой доктор, который пользовал теперь и самого Звягина, залечивал Коле опасно прокушенное почти до кости предплечье.

Он вошел в квартиру, тихо прикрыл за собой дверь, включил в прихожей свет и осмотрелся. Небогато живет трофейщик… Звягин прошел в гостиную, миновав стандартную вешалку с длинным узким зеркалом, ступил на ковер, осмотрел стенку «Гранит», типичный для среднего достатка людей набор мягкой мебели, журнальный столик со стоящими на нем пустыми бутылками и рюмками, заглянул во вторую комнату — ага! Это, вероятно, его кабинет. Главенствовал в комнате письменный стол, старинный, по-настоящему хороший, единственный предмет мебели трофейщика, который представлял из себя какую-то ценность, — стол с широкой и длинной столешницей, в отличие от беспорядка гостиной, идеально убранный. В строгом порядке лежали на нем пачка писчей бумаги, карандаши, шариковые ручки, фломастеры, шесть выдвижных ящиков были заперты на ключ. Тут же стоял и телефон с определителем номера. Звягин набрал номер Лебедева. Трубку тотчас сняли — Виталий словно ждал его звонка.

— Алло!

— Виталий, привет, это я. Я в гостях у нашего друга. Запиши на всякий случай номер, с которого я звоню.

— Ты нашел его? — быстро спросил Лебедев.

— Да нашел, нашел, я же говорил тебе, что найду. Вот сижу у него на квартире, жду, когда придет дружок мой.