— Ну да. Кто от нас
Бегун отпил воды, плеща на грудь через край, но не отдавал ведро, чтобы удержать ее. Неждана уже несколько раз поглядывала на баб, говорила она с охотой, но тяготилась, что у всех на глазах.
— А против родительской воли нельзя?
— Самокруткой? Нет, — засмеялась она. — Только раз, говорят, было, давно: на праздник, как народ перед храмом собрался — взялись за руки и упали батюшке в ноги. Он благословил, но на выселки велел идти, в лес: сами решили, сами и живите. Когда детей народили, тогда уж и родители простили, обратно взяли.
— А если вдруг влюбишься — что делать будешь? — не отставал Бегун.
— Нет. Нельзя мне, — покачала она головой. — Как просватали — поздно уже.
— Ну, а если не просватана — что у вас говорят, когда любят?
— Ничего не говорят. Венок на Купалу бросают… — торопливо сказала она, опять оглянувшись. — Вы ведро-то отдайте, идти мне надо.
Она присела и подцепила ведро на коромысло. Отойдя, прыснула, прикрывая рот ладонью — напоказ, как бы снимая с себя вину за долгий разговор с чужаком.
В темноте противно запищали мотив «Боже, царя храни» электронные часы на руке. Бегун с трудом разлепил глаза и сел на скамье. Он хоть и ложился с закатом, но никак не мог сам подняться до солнца — сказывалась многолетняя московская привычка к полуночной жизни. У Еремея его будили голоса в избе и грохот поленьев, брошенных к печи, но месяц назад они с Левой перебрались в безоконную, с черной печью сараюшку на задворье, где в морозы отогревали поросят.
От тяжелой работы ныли суставы, каждая косточка, он едва разгибал по утрам одеревеневшую спину. Сев закончился, и тут же, на другой день начался сенокос на болотистых лугах, и Бегун, оставив мотыгу, принялся осваивать короткую верткую косу-горбушу.
— Что же тебе неймется… — пробормотал Рубль. — Ляг, доспи. Опоздаешь — не уволят.
— Нельзя, Лева. Лето зиму кормит, — поучительно ответил Бегун.
Он распахнул скрипучую дверь, умылся ледяной водой из бочки, почистил зубы толченым липовым углем с мятой.
Просыпалось Белоозеро, курился дымок над трубами, но на улице было еще безлюдно, только выскакивали на двор в одних рубахах ребятишки — с ведром за водой или по иной нужде.
Бегун увидел, как из поповского дома вышла Неждана, уже одетая для работы, но направилась не к болоту, а в лес. Он обогнул село по задворкам, чтобы не маячить перед окнами, с которых летом снимали промасленную холстину, и крадучись пошел следом.
Неждана легко шагала впереди, что-то негромко напевая про себя, глубоко приминая босыми ногами мох. Тяжелая белая коса раскачивалась за спиной, платок лежал на плечах — в отличие от баб, с утра до ночи туго, по брови затянутых платком, а в праздники — подволосником, девки покрывали голову только в храме да под палящим солнцем. Она вышла на просторную поляну, заросшую высокой травой, и встала, глядя в небо, ожидая чего-то. Бегун тоже остановился в десяти шагах сзади, хоронясь за деревом.
Солнце прострелило густую хвою, и поляна вдруг вспыхнула, засветилась холодным голубоватым сиянием — сперва узкая полоса у леса, потом все шире и ярче. Вокруг каждой росинки играли, кружились острые радужные лучи. Неждана ступила в траву, широко провела ладонями по верхушкам, собирая росу и умывая лицо.
— Роса на лицо — краса на лицо… — несколько раз повторила она и вдруг резко обернулась.
Бегун снова отступил за дерево, но она, видно, заметила, потому что так же быстро глянула в сторону села и быстро пошла, — но не к Белоозеру, а дальше, — оставляя за собой яркий зеленый след от сбитой ногами росы.
ebooksa