Троянский конь

— Здравствуй, Света. Отец у себя?

— В кабинете. У него гость.

— Это хорошо.

Собственно, ради гостя Дима сюда и ехал. Он прошел к кабинету, толкнул дверь.

Отец восседал на своем любимом месте — в кожаном кресле, за могучим столом. Гость, пожилой, интеллигентного вида мужчина, сосал тонкую сигаретку, пуская дым в потолок. Дима оценил изысканно-дорогой костюм, холеные руки, вкрадчиво-мягкие движения.

— Заходи, Дима. — Отец поднялся, протянул руку. — Знакомься. Это — Алексей Алексеевич Григорьев.

Дима ответил на рукопожатие отца, поздоровался с гостем.

— Алексей Алексеевич, — приветливо улыбнулся тот.

— Дмитрий Вячеславович. — Дима еще раз внимательно оглядел гостя. Спросил у отца: — Это и есть тот человек, о котором ты говорил?

— Да, — кивнул отец.

Алексею Алексеевичу Григорьеву на вид было около пятидесяти. Солидный, степенный возраст. Он уже давно имел все, что только может желать человек. Деньги, квартиру, приличную дачу, не самую шикарную, но вполне пристойную машину — «девятку». Дом — полная чаша. Единственное, с чем ему хронически не везло, так это с семьей. Оба его брака закончились быстрыми и скорыми разводами. Не ладилось что-то. Не клеилось. Нет, он редко ошибался в людях, и, в сущности, избранницы оказывались женщинами вполне достойными, домовитыми и любили Алексея Алексеевича.

Дело было не в них. Проблема заключалась в его тайной страсти. Страсть эта вступала в противоречие с размеренностью брака. Она бурлила в нем, жила своей жизнью, иногда утихала, иногда начинала глодать с такой сокрушительной силой, что приходилось бросать все.

Алексей Алексеевич Григорьев был вором. Вором, что называется, по призванию. Он крал не ради денег. Самое первое дело обеспечило Алексея Алексеевича на всю оставшуюся жизнь. И добыча как таковая его мало привлекала. Какой смысл в том, чем не можешь пользоваться открыто? Острые ощущения? При его состоянии он мог позволить себе вещи ничуть не менее рисковые. Алексею Алексеевичу нравилась игра ума. Его фантастически жгучая тяга к воровству объяснялась страстью к игре.

Наверное, родись он другим, стал бы страстным шахматистом. Может быть, каким-нибудь гроссмейстером провинциального масштаба. Но Алексей Алексеевич стал вором и никогда об этом не жалел.

Его «подвиги» отличались дерзостью, яркостью и незаурядностью. Кражи были быстрыми, как бросок змеи, простыми, как щелчок пальцев, и блестящими, как падающие звезды. Так уж было устроено его сознание.

Впрочем, однажды Алексей Алексеевич попался и получил восемь лет, кои и отбыл от звонка до звонка в колонии общего режима под городом Горьким, ныне Нижним Новгородом.

Именно на зоне он и познакомился с Вячеславом Аркадьевичем, Крохой. Кроха помог ему пройти эти восемь лет без больших потерь. Нет, Алексей Алексеевич никогда не обманывался относительно благородства своего покровителя. Кроха оценил аналитический склад ума «подопечного» и позже, на воле, не раз обращался к Алексею Алексеевичу за помощью. Григорьев не отказал Вячеславу Аркадьевичу ни разу. Он умел быть благодарным.

Дима кивнул, сел, сообщил Григорьеву:

— Отец отзывался о вас как о человеке, отлично разбирающемся в живописи.

— Он не соврал. — Григорьев улыбнулся. Тонко и загадочно. Дима такие улыбки не любил. Слишком уж многозначительные. — Я действительно кое-что понимаю в живописи.