— Да ладно тебе, — смеется Даг, — мы же партнеры. Ты что, думаешь, я пойду против тебя?
Винс останавливается и медленно оборачивается.
— Кто-то заставляет тебя пойти против меня?
Даг расправляет плечи.
— Ты это о чем?
— Это ты о чем?
— Я вообще ни о чем. Господи! Расслабься, Винс. Что ты как параноик?
Опять это слово. Винс молча смотрит на него и уходит. Заглядывает в магазин через витрину. Губы Дага беззвучно произносят: «Параноик».
Был в той жизни один старик по имени Мейер, державший магазин запчастей. На работу он брал только недавно прибывших иммигрантов из Вьетнама, потому что им можно меньше платить и, по утверждению Мейера, они еще недостаточно освоились в Америке, чтобы подставить его. Любил сиживать в своем большом кресле-качалке, пока мальчишки-вьетнамцы угоняли для него машины, разбирали их на запчасти и растаскивали по всему Нью-Джерси. Платил он им с гулькин нос. И вот однажды Мейер просто исчез. А уже на следующий день какой-то пожилой вьетнамец управлял автомагазином и сидел в кресле-качалке. Тут есть мораль — что-то насчет высокомерия. Или кресел-качалок. Так, сколько набежало? Пятьдесят восемь?
Винс Камден везде ходит пешком. За два года он так и не привык к машинам. Здесь все ездят, даже женщины. В этом городе пять парней приезжают в бар на пяти машинах, пьют пиво, садятся в свои пять машин и едут в следующий бар, который в трех домах от первого. Это не просто расточительность. Это варварство. Люди говорят, что в Спокане суровые зимы — нечто среднее между северным Нью-Йорком и Плутоном. Но если не считать несколько городов Флориды и Калифорнии, погода везде хреновая. Или слишком жарко, или слишком холодно, или слишком влажно, или еще что-то слишком. Нет, даже по морозу Винс предпочитал ходить пешком. Как сейчас — удаляясь от магазина Дага в центр города, который маячит впереди: несколько новеньких панельных двадцатиэтажек из стекла и стали, окруженных кирпичными и каменными пеньками. Ему нравится смотреть на эту группу зданий издали — представлять себе карнизы и колонны. Воображение заполняет пробелы.
Винс останавливается у маленькой закусочной, заказывает кофе и сидит один за столиком, глядя в окно и покусывая ноготь большого пальца. Дважды за день это слово. Параноик. Но как можно понять, параноик ли ты, если беспокойство о том, что ты параноик, и есть симптом паранойи? Дело не в том, что Даг спросил, откуда берутся кредитки, вовсе не обязательно, и не в том, что Лен явился на два дня раньше, — хотя каждое из этих событий само по себе может вызвать подозрение. Дело в ощущении, которое не отпускает Винса с тех пор, как он проснулся: будто тебя пасут, и твое время пришло. А что если смерть где-то рядом, в какой-то определенной точке, ждет, когда ты пройдешь под ней, как под пианино, подвешенным над тротуаром? Он чувствует себя шахматной фигурой, выдвинувшимся без защиты конем, за которым по всей доске гоняются пешки противника. Он уворачивается от пешек, но ощущает присутствие других фигур, более крупных, более значительных — в одном, двух, трех ходах от него. Через минуту Винс идет к телефону-автомату у входа и бросает в него монету в двадцать пять центов. Набирает номер.
— Привет. Он на месте?
Ждет.
— Это Винс. Не хочешь поиграть в шахматы?
Слушает.
— Да ладно тебе. Зачем так сложно?
Слушает.
— Господи. Хорошо, хорошо… Это двадцать четыре четырнадцать. Мне нужно пройти. Туда. Так нормально?
Слушает.
— Мне нужно увидеться с тобой. Сегодня.
ebooksa