Турист

…Я пришел в себя, когда в лицо мне плеснули холодной водой. Всё, что я смог при этом из себя выдавить — слабое мычание.

— Просыпайся, — услышал я ненавистный голос. — Тебя к телефону.

Я с трудом разлепил веки и уткнулся взглядом в потолок. Попытавшись пошевелиться, и медленно обведя взглядом комнату, я понял, что за время, которое я провел в беспамятстве, меня стащили с крюка и распяли на столе. От боли кипела в жилах кровь, взрывалась покрытая ожогами и волдырями кожа, шумело в ушах, и я уже не мог сдержать болезненных стонов.

Очевидно, я провел без сознания не так долго, полчаса, может, час — Рэй и Лесли, помощники Спрут, по-прежнему сидели на своих местах, как в последний раз, когда я их ещё видел.

— Ты плохо слышишь? Тебя к телефону, сладкий!

Я наконец заставил себя посмотреть на то, что показывал мне Спрут — мой мобильник.

— Хочешь поговорить со своим старым толстым другом? Кажется, он волнуется. Ну же, Олег, будь умницей. Поговори со стариком.

Спрут прижал телефон к моему уху, и я услышал. Я услышал почти родной — по крайней мере, в Америке — итальянский акцент, до боли знакомый голос, и в этот момент почти сдался.

— Олег? Олег! Бамбино? Ты слышишь меня?

— Мистер Вителли…

И не смог сказать ничего больше. Горло перехватило; мне стало нечем дышать. Спрут отключил мой мобильный, когда мы ехали сюда, так зачем он включил его снова? Что он хотел этим доказать? Что заставил меня страдать так, как обещал? Зачем ему понадобилось демонстрировать это Джино? Я не хотел говорить с мистером Вителли. Всё, что здесь происходило — это происходило не со мной. Джино… тоже не должен этого знать. Потому что я чувствовал боль, отвращение, стыд и страх. Потому что я слышал голос старого итальянца, но видел уродливую ухмылку Спрута. Потому что Джино ничего не сможет для меня сделать. Он опоздал. И я не хотел, чтобы ему было от этого хотя бы вполовину так же плохо, как мне.

— Ну же, — Спрут щёлкнул зажигалкой, и я инстинктивно вздрогнул. Я слишком хорошо знал, что может последовать дальше. В прошлый раз я жарился минут двадцать, пока вонь горелого мяса не стала совсем уж нестерпимой. — Поговори с ним, бамбино.

Я попытался овладеть своим голосом, но понимал, что у меня ничего не получится. Все страшные истории про Спрута — всё оказалось правдой. Всё оказалось слишком кошмарной правдой. Джино мог услышать от меня сейчас только дрожащее блеяние, и я захотел сохранить жалкую часть той гордости, что во мне ещё осталась.

Я отрицательно мотнул головой. Спрут усмехнулся, откинул зажигалку и взял электрошокер. Я вздрогнул, пытаясь сжать колени.

— Эй, — Спрут поднес мобильный к своему уху. — Он не хочет тебя слышать. Ему хорошо со мной. Подтверди, бамбино!

Лавина боли взорвалась внизу живота, огненной волной разнеслась по телу, вырывая из горла дикий, животный крик — и даже когда разряд закончился, я не сразу умолк. Я знал, что этот мой крик, полный безграничной, сумасшедшей боли, рвал сердце Джино на части — но сдержаться не мог.

Курт с ухмылкой смотрел на меня, держа мобильный у уха — полностью поглощенный жестокими судорогами, я не мог слышать, что говорил ему Вителли. Дав ему выговориться, Курт коротко вздохнул, не разжимая губ.

— Это всё?

Судя по лицу Спрута, это было не всё, но бритоголовый не стал слушать дальше.

— Надеюсь, ты понимаешь, Топор, кто будет платить за каждое твоё слово?