Грохнул входной люк, опустился короткий трап. Помощники офицера развязали веревку на ногах. Подошедший офицер рывком сорвал со рта скотч, заставив меня крепко выругаться. Я намеренно сказал это словцо по-английски, чтоб филиппинский полицейский понял.
Он понял. И, скривившись, процедил сквозь зубы:
— Иди к трапу. В полиции с тобой за все рассчитаются…
Включив сирену, полицейская машина промчалась по одной из центральных улиц Манилы, потом минут пятнадцать плутала у делового центра и наконец остановилась у парадного подъезда четырехэтажного здания. Меня вновь вытолкали из салона и провели по лестнице до парадного подъезда. Далее все происходило по отработанному сценарию, написанному в Министерстве внутренних дел Республики Филиппины.
В одной из комнат меня сажают на железный стул, с виду похожий на электрический. Пухлый мужичок в форме фотографирует мою личность в фас, в профиль, затем «катает пальцы». И провожает в соседнее помещение, где ждут два человека: еще один полицейский («Оперативник» — так я окрестил его на российский лад) и липовый переводчик, говорящий по-русски чуть лучше, чем я изъясняюсь на диалекте племени вануату.
Оперативник задает прямые, как луч лазера, вопросы. Я делаю вид, что не понимаю перевода. Если я и лукавлю, то самую малость…
Вообще-то, однажды мне довелось посидеть в камере предварительного заключения. Случилось это пару лет назад, когда массовик-затейник Горчаков придумал и организовал многоходовую комбинацию по устранению одного близкого к власти зажравшегося коррупционера. Сначала, следуя задумке шефа, нас — четырех офицеров «Фрегата» — уволили за гибель двух молодых коллег во время операции в Баренцевом море. Потом завели уголовное дело… Короче, выглядело все довольно естественно, учитывая то, что мы ни хрена не знали о затеянной шефом игре. А потому моральное состояние каждого из нас было, мягко говоря, отвратительным. Это уже позже выяснилось, что не было никакого увольнения, никакого уголовного дела. Но мы-то все принимали за чистую монету…
Тогда в московском следственном изоляторе меня кое-чему научили. Основы уголовно-процессуального законодательства во всех странах приблизительно схожи. Разница есть, но она не такова, что в одном государстве «так», а в другом — с точностью до «наоборот».
Сидящие в московском СИЗО коллеги говорили:
— Никогда и ничего не рассказывай мусорам. Молчи или требуй встречи со следователем в присутствии адвоката. По закону ты имеешь полное право не разговаривать с оперативниками, и это единственное разумное решение. Тебе покажется, что над головой сгущаются тучи. Мусора будут злиться, провоцировать, угрожать… Потом вдруг заявят, что хотят допросить тебя в качестве свидетеля, а это разрешается делать без адвоката. Не дрейфь! Пусть допрашивают. А ты невзначай напомни, что без адвоката они имеют право допросить свидетеля только первый раз. И тяни время. В течение трех-четырех часов назови свое имя, адрес по прописке, дату рождения. Можно дополнить краткий рассказ социальным статусом, семейным положением, вероисповеданием и вкусовыми пристрастиями в оперной музыке. И пусть обязательно запишут в протокол допроса твою фразу: «Требую адвоката с момента моего задержания». Все. Больше из твоего рта не должно вылететь ни звука. И еще. Не надейся на то, что разговор с ними станет коротким. Скорее наоборот — он затянется как минимум на неполные сутки. Тебя попытаются взять измором, тупо спрашивая об одном и том же по двадцать раз, лишь слегка меняя форму вопросов. Могут лишить на несколько суток сна, чтобы ты плохо соображал и ляпнул сдуру какую-нибудь важную вещь. Что бы ни произошло — относись ко всему спокойно. И помни: лишнего не говорит только тот, кто вообще ничего не говорит…
Пришлось взять на вооружение преподанный образец поведения.
Я отлично понимал вопросы, касающиеся моей личности, и совершенно «не понимал» вопросов относительно моего участия в «какой-то драке на крыше магазина, приведшей к гибели гражданина Республики Филиппины». Документов в момент задержания при мне не было, однако скрывать личные данные я не собирался. Зачем? Все сведения обо мне имелись в визовом отделе местного посольства. Запросить их, проверить и сопоставить с моей личностью — дело нескольких часов. Поэтому о себе я рассказывал бодро и с придыханием. Как кандидат в депутаты. Когда же русло беседы виляло в сторону «какой-то ужасной драки, в которой погиб сын известного и влиятельного человека по прозвищу Катуна», пожимал плечами и замолкал…
Оперативник нервничал, кричал и даже угрожал. Правда, переводчик в этом случае пытался смягчить смысл его угроз. Я упрямо молчал…
Кстати, хамить молча — целое искусство. Особенно его весело применять к людям, уверенным в своем праве хамить другим. К примеру, школьным учителям, начальникам, чиновникам всех мастей и рангов. Ну и, конечно, полицейским. Куда же без них?.. Данное искусство требует чувства собственного достоинства, умения сохранять невозмутимость, а также хорошо развитых мимических мышц. Главное — четкий психологический настрой и вера в то, что твой оппонент — идиот и полное ничтожество, пусть и имеющее над тобой временную власть.
Когда этакий придурок начинает на тебя наезжать, а ты волею обстоятельств не имеешь возможности съездить ему в рыло, то ни в коем случае нельзя злиться. Надо четко выражать своей мимикой определенную последовательность эмоций. «Ой, блин, ОНО говорящее!» Или: «Раз уж я в него наступил, то давайте послушаем, что ОНО там вякает…» В общем как-то так.
На следующий допрос меня привели через несколько часов. Теперь рядом с опером за столом сидел представительный, хорошо одетый мужчина. Знакомый дознаватель что-то пробурчал. Переводчик озвучил:
— Знакомьтесь, ваш адвокат.
Кивнув, я уселся на стул.
Последовали все те же приемы и вопросы, суть которых и звучание на иностранном языке я успел выучить наизусть. Оперативник показывал мне фотографию Джиан и монотонно спрашивал, знаю ли я эту юную леди.
Отвечая, придерживаюсь той же тактики: точно сказать не могу, так как все лица местных граждан мне кажутся очень похожими; ни в какой драке не участвовал; в названном районе никогда не бывал…
ebooksa