— Цокольную часть?
— Во-во, фундамент. Не кошелек же потерянный, пуды лежат, должно быть место обозначено.
— С чего ты взял?
— Говорят, — уклонился Петро и опять искоса глянул на Климова, словно спрашивая: не наврал ли?
Климов отвернулся, поглядел в окно, изукрашенное белыми метелками мороза, перевел взгляд на лепной потолок, потом на книги. И вдруг в простенке между шкафами увидел стоявшего во весь рост Петра. Странно было, будто не он только что сидел за столом, похлопывал ладонью по альбому и выпытывал своего дядю. А теперь, казалось, только что вошел и с интересом озирался какими-то незнакомыми, страшными, абсолютно черными глазами без зрачков.
— Ты, дядь Миш, давай пошевели мозгами, дело серьезное.
Климов вздрогнул, потому что голос был оттуда, из-за стола, и увидел Петра на своем месте. Опять глянул в простенок, но там никого не было. Почему-то вдруг захотелось перекреститься. Подумал, что это уже черт-те что, если видения начались. То голос какой-то слышал, а теперь вот чудится…
— Да не знаю я никакого золота.
— А чертежи-то, чертежи.
— Тут вам, ребятки, не повезло. Боюсь, не найдете вы чертежей, украли их.
— Как украли? Когда?!
— Лет десять как. На «Теремок» тогда нападение было.
И начал дядя Миша рассказывать…
— Ну и чего? — спросил Ефим.
Он поднял голову от верстака, передернулся после сна, с интересом глянул на старика. Тот потягивал чай из стакана, уставив на слесаря пристальный зрачок стеклянного глаза. Была какая-то жуть в этом зрачке, будто наганом нацелились.
— Надо же, сморило. К бутылке не притрагивался, а сморило. Ты чего-то рассказывал или мне привиделось?
— Рассказывал. Про Храм.
— Красивый, видать, был?
— Ты Исаакиевский собор в Ленинграде знаешь?
— Знаю. На экскурсию ездили еще в школе.