Дело, конечно, такое, что забыть о нем начисто при всем желании вряд ли возможно. Пройди после этого хоть десять лет, хоть десять с половиной. Что ни говори, а не каждый день приходится попадать под артобстрел, шкериться по самым неожиданным закоулкам, стрелять и убегать. Оно понятно — со стороны наблюдать куда как интересно, но вот переживать все это, испытывать на собственной шкуре — занятие малопривлекательное и неприбыльное, разве что в смысле жизненного опыта. Но что такое жизненный опыт для того же, скажем, бармена? Особенно после того, как он расцеловался с миной, выпущенной из базуки? Так, пара слов. Впрочем, после прямого попадания его и слова мало трогают.
Я сумел скрыться с места крутых разборок целым и невредимым, если, конечно, не считать потрепанных нервов и одной ночи кошмарных сновидений. Я мог бы гордиться и провозгласить себя именинником, если бы не Генаха Кавалерист, который во время пьянки, случившейся на следующий вечер, долго смотрел, как я ловлю губами ловко укорачивающуюся стопку, а потом философски изрек:
— Ты это, Мишок… Доктору, что ли, покажись… Что-то не нравишься ты мне, нервный какой-то стал, дерганный. Руки ходуном ходят. Пьешь, что ли, много? Или перетрудился? Покажись, Мишок, доктору, это я тебе как друг советую, — и налил по новой, потому что во время его речи я сумел-таки поймать край посуды губами и высосать водку, пока рюмка опять не убежала куда-то.
Этим простеньким замечанием он испортил мне всю атмосферу праздника освобождения от опасности. Какой бы эта атмосфера не была жиденькой, она давала мне повод считать себя почти героем. А после слов Генахи я погрустнел и задумался.
Простор для мыслей имелся. Но мысли могли быть какими угодно, а отправная точка у них была одна — тот самый напарник Шкилета, Стебель, выпустивший вслед моему убегающему такси злую очередь из автомата. Если в скором времени вокруг меня случится хипеш, то виной ему будет этот человек.
Я допустил ошибку, не убрав и его. Я действовал без жалости, расстреливая темно-бордовый джип и тех — или того — кто в нем находился. Но нужно было действовать еще безжалостнее, истребив и осторожного. Они не хотели оставлять живого свидетеля — и мне нужно было поступить так же. Просто как-то не сообразил вовремя, что осторожный имел возможность приметить номер моей машины, а значит, при известной настойчивости, отыскать и меня самого.
И они будут искать, как пить дать. Убрать свидетеля — святое дело. Устроят облаву, обвешают флажками. И никуда я не денусь — рано или поздно выйду под выстрел. И тогда уже поздно будет доказывать, что ты, собственно, не при чем, что, даже имея желание, навредить не сможешь, потому что, вопреки их мыслям о тебе, не успел даже номер джипа запомнить и марку определить — не до того было. Только цвет. Но мало ли в большой, как сердце дедушки Ленина, стране, темно-бордовых внедорожников?
Ситуация, что и говорить, невеселая. Самое досадное, что я не мог последовать старому правилу рыбок-пираний, которые утверждают, что лучшее средство обороны — это атака. Потому что я не знал, кого представляет Стебель. Обидно, но факт.
Такие вот мысли пробудило во мне небольшое и ни к чему, по сути, не обязывающее замечание Генахи Кавалериста. И я стал ждать. Довольно тоскливое состояние, особенно когда ждешь чего-то неприятного для себя. Но выбора у меня не было, и оставаться постоянно начеку — это самое большое, что я мог в данной ситуации сделать.
Но как можно оставаться начеку, будучи в стельку пьяным? Понять этого я не мог. И воплотить в жизнь свою программу-минимум тоже. Потому что именно в стельку я и был пьян буквально через полчаса после Генахиного замечания. Я, конечно старательно таращил глаза и вообще всячески изображал боевую готовность номер один, но на самом деле, случись что, и со мной было бы покончено. Хорошо, что Генаха, как верный товарищ, загрузил меня в машину Габрияна и доставил к самому дому — и даже к квартире поднял, заботливый, — после чего удалился, полный чувства выполненного долга. Я же, оказавшись в собственной квартире, сразу погасил фары-глаза, выключил локаторы-уши и забылся мертвым сном, расположившись прямо на половичке в прихожей.
Там я и проснулся ранним утром следующего дня. Вернее было бы сказать — темной ночью, поскольку времени было едва-едва за четыре. Но я не стал размениваться на подобные мелочи, потому что знал и себя, и возможности своего организма — раз я с похмелья, а сон прерван, значит, восстановить его в ближайшее время не удастся. Как минимум — через несколько часов, да и то при удачном стечении обстоятельств.
Проснулся же оттого, что кто-то с маниакальным упорством насиловал дверной звонок, который я, в припадке активной хозяйственности, привинтил справа от двери года полтора назад. Я никогда не жалел об этом поступке, и теперь собирался выколоть насильнику по меньшей мере оба глаза, потому что он явно вознамерился испортить плод моих трудов.
Однако прибегать к физической расправе не пришлось. Главным образом потому, что перед дверью стоял не какой-то хрен с бугра, а мой напарник по баранке, мой личный сменщик Ян. Я мог бы заподозрить его в чем угодно, даже в том, что он ворует мои дырявые носки с целью злостной перепродажи их на черном рынке, но только не в порче моего имущества. Ведь воровство — не порча, так?
Кроме того, у Яна не было привычки хаживать ко мне в гости без веской на то причины. И уж тем более он никогда не делал этого в начале пятого утра. Поэтому я решил, что лучше взять себя в руки и выяснить, за каким хреном он приперся ко мне в такую рань. Я так прямо и спросил его:
— За каким хреном ты приперся ко мне в такую рань, Литовец? Что за дурацкая привычка — поднимать людей с половичка, когда они, можно сказать, только-только прилегли отдохнуть?
Ян посмотрел на меня и сразу все понял. Наверное, моя физиономия напоминала смятую промокашку. Ничего удивительного в этом не было. Никакая промокашка не выдержит столько, сколько накануне поимело мое лицо. И Ян глумливо усмехнулся:
— Ладно, Мишок, не журись. Все равно ты в прихожей не выспался бы.
— А ты откуда знаешь? — нахмурился я. — Пробовал, да? А я думал, что тебя, как человека семейного, жена сразу на постель переносит. Как-никак, кормилец семьи. Беречь надо.
— Много говоришь, — нахмурился и Литовец. Что поделать, ему не нравилось, когда я пускался в подробности относительно его семейной жизни. Когда такое случалось, он начинал чувствовать себя ущербным. Черт его знает, почему. — Я тебе новость принес. Надеюсь, не очень радостную.
— Вот такая ты сволочь, — огорченно констатировал я. — Нет, чтоб денег принести, так ты новости плохие таскаешь.
ebooksa