Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

22
18
20
22
24
26
28
30

Поселились в сарае. Семнадцатилетняя Аня и малышня: двое восьмилетних мальчишек-близнецов и совсем маленькая сестренка. Предлагали забрать всех четверых в детский дом, но Аня отказалась. Устроилась курьером на фабрику и заявила, что младших прокормит сама. Каково ей сейчас приходилось, Яша мог только представить.

– Анька не столько за пальцы переживает, сколько за ожоги на лице. Вся в шрамах, пишет мне, вместо уха – нашлепок. Ее парень, как увидел лицо, стороной обходить стал. Плачет сеструха, кому я такая нужна буду.

– Все устроится, поверь мне, Яша, – пытался успокоить друга Костя. – Шрамы зарастут, и Аня нормального парня найдет.

– Найдет, жди! – с горечью мотал головой Яша. – Калека, да еще с сожженным лицом.

Лученок поклялся отомстить немцам за отца с братом и сестру. Просил назначить его в пулеметный расчет или помощником в одну из орудийных башен, но покойный командир бронекатера мичман Реутов, видя состояние парня, держал его простым матросом, не доверяя серьезных дел. В начале августа приказал боцману собрать кое-что из барахла: старые тельняшки, брюки, ботинки размером поменьше – и вместе с пакетом муки отправил туго набитый вещмешок с попутным пароходом в Камышин.

Дошел подарок до назначения или нет – неизвестно, тогда уже Волгу вовсю бомбили, а русло минировали. Каждый день гибли пароходы, буксиры с баржами, баркасы.

Засиживаться долго на берегу Костя не мог, да и тяготил его разговор. Попрощался и отправился к себе. В темноте на малом ходу скользнули мимо три бронекатера. Все по своим заданиям. Остались лишь сильно побитый «Шахтер» и «Смелый», на котором все еще продолжали ремонтировать двигатель.

– А нас в резерве пока держат? – спросил у Морозова артиллерист Вася Дергач.

– Вряд ли. Тоже скоро приказ получим.

Оба невольно поглядели в сторону города. Там непрерывно гремело, а осветленный ракетами горизонт полыхал частыми короткими вспышками.

Морозов оказался прав. Спустя полчаса «Верный» получил команду идти к одному из причалов возле Красной Слободы. Как и предсказывал командир дивизиона Кращенко, испытали в первую же ночь, что такое Сталинградские переправы. Когда возвращались утром на стоянку, смертельно уставший Костя Ступников с тоской размышлял, что не дожить ему до ледостава.

Корабли отправляют как на стрельбище, где бьют их на выбор с высот правого берега. А не могут перебить, потому что идут суда сплошным потоком, не оглядываясь на потери. И еще неплохо помогает наша тяжелая артиллерия из пойменного левобережного леса, заставляя замолкнуть то одну, то другую немецкую батарею.

Спустя какое-то время вражеские батареи, сменив позиции, снова открывают огонь. Зачастую в уменьшенном составе – значит, накрыли наши снаряды какое-то орудие. Это спасало многие суда, особенно малоподвижные баржи и паромы.

Прошла неделя. Редкая ночь обходилась без того, чтобы какой-то катер не получил повреждения. Немцы, освещая переправу ракетами, вели непрерывный артиллерийский огонь. Появилось несколько новых могил на небольшом братском кладбище моряков.

«Верному» пока везло, но спустя дней семь в одном из обратных рейсов поймали два снаряда в борт, а третий пробил насквозь рубку. Бессменному, лучшему из всех рулевых, Мише Лысенко оторвало руку вместе с плечом.

Снаряд проделал две дырки в стенах рубки и взорвался, ударившись о воду. Чудом уцелел командир катера Николай Морозов. Снаряд прошел в полуметре от него, отбросив волной спрессованного, превратившегося в какую-то твердую массу воздуха. Морозова оглушило, отбросило в угол рубки. Он лежал, не в силах пошевелиться.

Рядом ворочался смертельно раненный Михаил Лысенко, пытался встать, даже дотянулся одной рукой до штурвала и снова валился на пол. Обычно унылое, длинное лицо Лысенко растерянно улыбалось, а может, просто свело судорогой рот. Как всегда, в нужный момент вбежал в рубку боцман Егор Ковальчук и перехватил забрызганный кровью штурвал. То, что рулевому уже не помочь, он понял сразу. Окликнул Морозова:

– Николай, ты как?

Морозов хотел ответить, но не смог. Боцману тоже повезло. До этого он находился в рубке и лишь на десяток минут отлучился в машинное отделение.

– Эй, кто-нибудь! – высунулся он в открытую дверь. – Окажите помощь раненым.