На Пожарника было страшно смотреть. Его трясло так, будто у него была болезнь Паркинсона на последней стадии, а по лицу текли слезы.
— В каждой канистре по пятнадцать литров, итого — сорок пять. Плюс у них наверняка полный бак, — стал считать Воробей. — Мне кажется, никто даже опознать не сможет.
Рослый, широкоплечий, он скорее походил на медведя, но никак не на юркого, величиной с детский кулачок, пернатого. Тем не менее фамилия Воробьев стала поводом называть его Воробей.
— Хватит ныть. — Капрал ударил Пожарника ладонью по здоровой ноге. — Радоваться должен, что тебя ценят.
— Я рад, — провыл Пожарник.
— Правда, второго косяка Захар тебе уже не простит, — громко, стараясь перекричать рев двигателя, заговорил Питон. — Сейчас мы отвезем тебя домой. В течение часа у тебя будет лепила. Возможно, с медсестрой.
Пожарник затих, ловя каждое слово Питона. Глаза его вновь наполнились ужасом:
— Не надо врача. Укол я сам себе могу ставить… В бедро, например. Мне антибиотиков посильнее и витаминов…
Бедняга, по-видимому, решил, что его собираются тоже кончить, только почему-то уже в квартире.
— Это не тебе решать, — приструнил подельника Капрал. — Наломали дров, козлы!
— Кстати, как минимум месяц сидишь дома, — спохватился Питон. — Носа не высовываешь. Под видом подруги тебе Ирэн жрать будет носить.
— Да куда я с такой ногой? — усмехнулся Пожарник.
— Через неделю сможешь ходить, — заверил Капрал.
— Если бы. — Пожарник скрипнул зубами. — Он же чуть коленную чашку не прострелил. Пуля на несколько сантиметров ниже прошла. А так бы нога не сгибалась. Докторша эта гребаная сказала.
— Тогда бы ты из Пожарника превратился в Хромого, — хохотнул Капрал…
Базаров сдержал слово, и уже в обед Матвея выпустили из камеры. Сидел один. Три шконки пустовали. Это время он также провел с пользой и прекрасно выспался.
Базаров поджидал его на улице. Рядом стоял Дешин. Среднего роста, со слегка вытянутым лицом и болотного цвета глазами майор полиции глупо улыбался.
Матвей ответил на рукопожатие и оглянулся по сторонам:
— Что-то многовато для одного года.
— Чего многовато? — не понял Дешин.