Засмеявшись, Онлиевский вышел так же стремительно, как и ворвался. Все-таки это оказалась судьба!
Бобровников вернулся к оставленному креслу, тщательно отер сиденье вытащенным из кармана носовым платком. Небрежным, театральным движением бросил платок в урну.
Это было единственное проявление неприязни, которое он себе позволил. Как фига в кармане.
Бобровников не любил Онлиевского – самоуверенного, хамоватого, «сдвинувшегося» от обрушившегося богатства и всевластия. Впрочем, этим Бобровников не отличался от многих других. Но была и более глубокая причина для неприязни: Семен не мог простить Онлиевскому блестящую одаренность, что, будто хвост кометы, освещала всякую новую его комбинацию. Что бы ни затевал «черный аист», все оборачивалось искрометными, неожиданными ходами. Иногда казалось, что финты эти он обожает даже больше результата. Часто – в ущерб результату. Как футбольный дриблер, обыгравший защитника, вместо того, чтоб идти на открытые ворота, дает ему возможность догнать себя, чтобы обыграть еще раз. «Вот и эта идея с выборами. Почему ты сам не додумался до нее?» – спрашивал себя Бобровников и с тоской отвечал: «Потому что неоригинален». Зато он обладал другим даром: умел подхватить чужую мысль и развить ее до такой степени неожиданно, что даже автор не смог бы узнать свое детище. Да, ему не дано изобрести механическую блоху. Зато он сумеет ее подковать и заставить танцевать совсем не то, на что рассчитывал создатель. Самоуверенность, за годы успехов развившаяся до ощущения непогрешимости, – вот слабость Онлиевского, которой было бы грех не воспользоваться! И тот сам подложил под себя мину, сделав Бобровникова исполнителем своей воли.
Семен Бобровников, откинув голову на спинку кресла, счастливо заулыбался. Он вспомнил историю Франкенштейна.
2
– Сегодня ночью во сне за мной какой-то малый с пистолетом гонялся. Причем шпалер такой огроменный, конкретный, как раньше матросы в Гражданскую в деревянных кобурах таскали…Маузер, во! По крышам уходил. В дождь. Скольжу, срываюсь. А он, сволочь такая, палит себе без продыху. Проснулся мокрый, тело болит. Напрыгался. Зато наутро никакой зарядки не надо, – Игорь Кичуй пытался рассказывать о происшедшем как о забавном, прикольном событии, но щека его подергивалась. Длинная, как хлыст, рука дотянулась до пепельницы и принялась непроизвольно поигрывать ею. Пепельница выскользнула из неловких пальцев и звякнула по столу. Игорь вздрогнул. Сидящая рядом Инна прижала его подрагивающую ладонь, успокаивающе огладила. Игорь благодарно кивнул. Узнав о грозящей мужу опасности, Инна старалась неотлучно находиться возле него.
– Кричит во сне, – пояснила она Дерясину.
– Да не, на самом-то деле я без проблем, – разухабисто произнес Игорь, но голос сорвался. – Хотя, конечно, не в кайф.
Андрей Дерясин схватил трубку селекторной связи.
– Подлесный всё еще не появился? – в третий раз за последние десять минут поинтересовался он. Скорее чтобы не молчать. Все знали, что Подлесный, уехавший ранним утром на встречу со своим таинственным осведомителем, возвращается в банк с информацией.
Просто ничего не делать в полном молчании было совершенно невозможно.
– Может, опять шуточки Суслопарова? – произнес в никуда Кичуй. – Хотя, конечно, ему-то с чего? Зависшие деньги «Сахранефти» давно списали в счет уплаты налогов. Так что претензий к банку у того остаться не могло.
Все истомились. И когда дверь открылась, вскочили, не сговариваясь. Но то оказался вернувшийся из Центробанка Рублев. О происшествии с зятем он ничего не знал. И, по просьбе Инны, знать пока не должен: у Ивана Васильевича накануне разыгралась аритмия. Поэтому при виде председателя Совета все деланно приободрились, боясь, что он заметит общую подавленность.
Но Рублев, обычно наблюдательный, сегодня был слишком удручен. – Вопрос о возвращении банку лицензии в последнюю минуту с повестки дня снят, – скорбно объявил он. И, опережая неизбежные вопросы, пояснил: – Говорят, личное указание. Пытался встретиться с председателем центробанка, но не был допущен к телу. – А что с иском о банкротстве? – спросил Дерясин.
– Уверяют, что центробанк иск подавать не будет. Но как-то так уверяют, что ничему не веришь. То есть все что-то знают, но – молчат. Разом все переменилось, – Рублев расстроенно отер подбородок. – Ладно, я еду в правительство. Есть там один мой бывший ученик, мне обязанный. Не настолько, чтоб помочь. Но – достаточно, чтоб разъяснить.
Он наконец обратил внимание на кислые лица:
– Остальным – не унывать и верить! Никто не обещал, что будет легко. Помните: бороться и искать, найти и…что? – Не сдаваться! – вяло закончил Дерясин.
– То-то! – Вскинув кулак, старый профессор удалился бойким шагом. Бравада его никого не обманула. Из-за показушной бодрости проглядывала растерянность: к новому удару судьбы он оказался не готов.
Наконец приехал Подлесный. Если Рублев вернулся озабоченным, то Подлесный – мрачным.
ebooksa