– Это хорошо, что боишься. Стало быть, договоримся, – определил Подлесный. – Ну, давай присядем. Разговор у нас не на полминутки, а – считай, судьбоносный, – зловеще пообещал он.
– Ты как вообще в банк проник? Дуй отсюда, пока охрану не вызвал, – бессмысленно пригрозил Жукович, понимавший, что при первой же попытке закричать Подлесный, как прежде, коротко ударит его под дых или по печени. Воспоминания о годичной давности избиении бросили Олега в пот.
Физический страх боролся в нем с презрением к себе, перетрусившему. Он знал, что нового унижения не перенесет.
– Так что? Кто из нас оказался предателем?! – с отчаянной дерзостью выкрикнул Жукович, втайне надеясь, что его пронзительный голос будет кем-нибудь услышан. – Не зря я всегда говорил, что комитетчик – это потенциальная профура, что сдаст при первом случае. Не послушали меня в свое время, вот и получили! Из нас двоих хорьком как раз ты оказался. И не о чем мне с тобой после этого разговаривать. Пошел вон!
Но при виде тяжелого, внимательного молчания усевшегося на диване Подлесного голос Жуковича сам собой просел и – выдал фистулу.
Правая щека Подлесного натянулась, скроив подобие усмешки.
– Будешь на меня работать, – просто, как о решенном деле, сообщил он.
– Что?! – Жукович задохнулся. – Я? На тебя?! Это после того, как ты мне дважды жизнь поломал? На тварь, которая моих друзей сажала? Хоть помнишь, за что? За самиздат невинный. Пацанов: студентов, школьника! Сажали за размножение книг, которые теперь на всех углах. – Не за самиздат. А за распространение порнопроизведений, – сухо подправил Подлесный. – А в качестве порнографии фигурировала «Лолита»! – Жукович расхохотался – уничижающе. – Впрочем понадобилось бы, вы б и «Анну Каренину» порнушкой признали… Ты ж все едино ни того ни другого не читал. Урод нравственный!
Презрев физический страх, он оттопырил средний палец и поднес его к глазам Подлесного.
Не меняя выражения, тот цепким движением прихватил палец и крутнул. С вскриком Жукович осел на колени.
– Не буду! – упрямо прохрипел он. Именно сейчас, через боль, Олег ощутил то, чего не хватало раньше: прилив гордости, превозмогшей страх. – Не буду! Что хошь делай! Выкручивай руки. Бей, гаденыш! Хоть убей. Лучше убей! Потому что иначе завтра, попомни, разговор этот станет известен. И я погляжу, как ты завоешь, когда на тебя твоя же бывшая служба наедет. Как ты сам заюлишь! Ты же дешевка! Вот ты кто! Жизнь все по местам расставила. Определила, кто из нас чего стоит. Ишь, бизнес какой выдумал – заказные убийства! А я как был честен перед своими, так и остался. Так кто из двоих на поверку жиже, а? Выходит, что ты.
– Оба хороши, – примирительно произнес Подлесный. – А работать на меня тебе все-таки придется. Он выпустил распухший палец, вытащил из бокового кармана пиджака бутылку коньяка, оглянулся в поисках емкости.
– Куда налить-то? – как ни в чем ни бывало обратился он к опешившему Жуковичу. Обнаружил сбоку два стакана, наполнил. – Ну что, за содружество оперов и агентуры?
– Пошел ты! – без прежней энергии отругнулся Жукович: поведение Подлесного настораживало.
Тот с беззаботным видом пригубил коньяку, причмокнул губами.
– Качественный. Я вообще люблю все качественное. Ты, кстати, реестр-то так и не восстановил?
– А вот это не твое дело. Ты больше не наш, не банковский. Ты теперь курва разоблаченная! – Жукович злорадно расхохотался. – Но – между прочим, чтоб тебе медом не казалось, – считай, почти все восстановил.
– А что не восстановил, то твое?
– По себе, что ль, судишь?
– По тебе. Такая компания – «Агнар», говорит что-нибудь? – Подлесный еще отхлебнул. – Нет, очень хороший коньяк. Да ты бы выпил!