Мужские игры

– А?..

– Другие вернул в бухгалтерию.

– Ну, да, да… Да ничего, впрочем. С утра загляну. И начнем дружить. Так?

– До завтра.

– До доброго завтра.

Астахов неспешно шел вдоль остывающей после жаркого дня Садовой. Этот путь в пять километров до дома он проделывал ежедневно – врачи рекомендовали разрабатывать сломанную в прошлом году ногу. Да и торопиться сегодня, хоть и поздно, было некуда: жене пришлось неожиданно, сорвавшись с работы, умчаться за семьдесят километров от Москвы в деревню к заболевшему деду.

При воспоминании о любимой жене ему стало чуть теплее: эта ее удивительная готовность броситься на помощь, даже не дожидаясь зова, поразившая его десять лет назад при знакомстве, согревала их дом. «Коммунальный дом», припомнил он, и умиление смешалось с чувством вины, не покидавшим его при мысли о собственной квартире. «Да если бы собственной». Через месяц после знакомства он оставил первой жене квартиру и перебрался в комнату новой супруги. Думал – временно, а вышло – десять лет скоро. Она дала ему все: нежность, молодость, надежность. А что получила взамен? Старый больной муж, оказавшийся неспособным даже добыть отдельное жилье. Правда, присмирил нагловатого алкаша-соседа. Сосед им, надо сказать, выдался незаурядный. В первую же ночь заявился без стука в их комнату в трусах и с четвертинкой в руке на предмет знакомства, но был выставлен сначала из комнаты, а когда забузил – и вовсе из квартиры. В квартиру он вернулся на другой день совершенно осоловевший и в компании дружков, которым прямо в коридоре принялся разъяснять свои взгляды на брак молодой кобылы и старого замшелого кобеля. Но кобель оказался хоть и не молод, но могуч. Без лишних препирательств Астахов сначала выпроводил дружков, а потом без особых усилий приподнял над полом и самого краснобая.

– Если еще раз… – начал он с чувством.

– Понял.

Что он на самом деле понял, стало ясно через короткое время, когда Астахов принялся подыскивать варианты обмена. И всякий раз, когда оставалось лишь получить согласие соседа, тот под любым предлогом отказывался. «Мне родной завод выделит», – проникновенно уверял он даже после того, как родной завод окончательно прекратил свое существование. Но, напившись, дожидался, когда Нина будет проходить мимо его комнаты, и быстро шептал: «Во вам новое жилье. Сгниете у меня здесь. Мучители». Самого соседа коммунальные неудобства абсолютно не тревожили. Напротив, в этом виделось преимущество. Во-первых, чистоплотная Нина постоянно убирала квартиру, а во-вторых, при некоторой доле удачи ему иногда удавалось разжиться в соседском холодильнике. Устраивать дебоши он, само собой, перестал, но и обмен блокировал насмерть. Правда, в последнее время он нашел какую-то сожительницу и в доме появлялся нечасто.

Да, слова Петракова опять разбередили в Астахове непроходящую боль, которую он старался не выказывать никому, тем более любимой жене. Но которая мучила и разрушала его сильнее периодических приступов панкреатита. Мало кто помнил, что в семидесятые – восьмидесятые годы был Виктор Николаевич Астахов одним из лучших ревизоров КРУ. Заполучить его в бригаду считалось меж следователями – важняками из Генеральной прокуратуры за огромную, часто решающую удачу. И как же работали они – зло, напористо. Сейчас в это с трудом верится, но нередко прозрения приходили к нему во сне. Бывало, чтоб проверить догадку, не в силах дотерпеть до утра, мчался он к документам, чтобы на другой день небрежно бросить отчаявшемуся следователю: «Помочь разве? Ладно, гони, следопут, за бутылкой». Да, иных уж нет, а те далече. Собственно, азарта он не потерял до сих пор и, разматывая петраковские финансовые клубки, испытывал прежнее удовольствие шахматиста, решающего изящный этюд. А вот главное – ощущение полета, когда ты член могучей команды, носитель возмездия и на твоих плечах грядет будущее наказание за преступление, – вот это и впрямь утрачено. И прав по большому счету Петраков – его акты давно перестали быть основой обвинения, а превратились в аргумент при торге. В нужную минуту их бросали на весы, заставляя противника уступить. И никого уж не волновали такие дремучие, допотопные слова, как «хищение», «взяточничество». Да и наказание понималось иначе: попался – плати. На этот раз заплатить придется Петракову и банку «Балчуг».

Недвусмысленное предложение Петракова не вызвало в нем особых эмоций. Оно не было первым, от которого Астахов откажется, испытывая при этом – что самое смешное – невольную неловкость. Потому что для многих из тех, среди которых теперь находился, поступок его выглядел странноватым. Никто, конечно, ничего не скажет. Так же как никогда сам он не упрекал при встречах прежних своих соратников по борьбе с коррупцией. Хоть и знал об источниках нынешнего их преуспевания. Не упрекал, не обсуждал и даже старался не осуждать в душе. Но и с собой ничего не мог поделать. Да и не хотел. Хотя бы потому, что точно знал, что, отступив один раз, утратит то главное, на чем держалась преданность его молодой жены, – себя. Ниночка! Как билась она с ее врожденным пороком сердца, желая в тридцать родить ребенка. Хорошо еще, гинеколог молодчага оказался: не побоялся выдать справку, что в случае родов шансов выжить матери ноль целых фиг десятых. Да и то, если б не мольбы самого Астахова, не отступилась бы. Теперь Ниночка озарилась новой идеей – усыновить мальчика. Астахов, конечно, не возражал. Но растить ребенка, когда тебе далеко за пятьдесят, – на это опять же нужны хорошие деньги.

С «Возрождением», куда его взяли полтора года назад, ему наконец повезло – совсем другая зарплата. Но скопить таким путем средства на покупку новой квартиры тоже малореально. Предложение Забелина меняло все. Перспектива честно заработать аж пятьдесят тысяч долларов – он даже про себя старался не произносить эту цифру, чтоб не сглазить, – разом решила бы все его проблемы. И сегодняшняя находка нешуточно приблизит развязку. Да, надо будет дома еще раз крепко подумать.

Он резко остановился в холодящем предчувствии допущенного крупного промаха. Что-то он только что забыл. Что-то очень важное.

Петраков в очередной раз ожесточенно перетряхивал опустошенные ящики: векселей не было. Он точно помнил, что положил их под коробки внизу. Или неточно? Но и в других ящиках оказалось пусто. В другом кабинете? Теоретически возможно, но там этаж заперт, и проверить это можно будет только завтра. А если все-таки этот долговязый инспектор? Тоже не простофиля. Но и не из тех, кто роется в чужом белье. Да даже подумать, что такие документы могли попасть в руки налоговиков, не хотелось. Тогда где? Черт, ведь векселя эти он должен был уничтожить еще с месяц назад. И ведь заверил Палия, что уничтожил. Чертова привычка перестраховываться. Привычка, впрочем, нелишняя – тоже знает, с кем дело имеет. Тут без страховки нельзя. Но ведь собирался положить на хранение в какую-нибудь банковскую ячейку. Прособирался…

Петраков с легким ознобом представил, что завтра, если не обнаружатся договоры в другом кабинете, придется признаваться седоволосому председателю правления «Балчуга», что обманул, не уничтожил, векселя существуют и теперь кем-то похищены. А может, по недомыслию выбросила уборщица?

Он поднялся, откладывая поиск до завтра. Повернул выключатель у двери, но возле стола продолжал гореть тусклый огонек – фининспектор забыл отключить принтер. Петраков вернулся, повернул рычаг на «Off». Увидел три лежащих сверху, вышедших из принтера листа, с любопытством перевернул и медленно осел в кресло. Перед ним лежал разграфленный и обсчитанный перечень задолженностей института за последние два года. Цифры шли нарастающим итогом по двум колонкам: «получено формально», «получено фактически». Ну, это ты еще замучишься доказывать! Стоп! А вот это уже – за что боролись, на то и напоролись. Тело его перетряхнуло в ознобе, – в разделе «Задолженность перед банком „Балчуг“» была проставлена дополнительная графа – «встречные незарегистрированные векселя». Абсолютно точная цифра!

Сомнений не было – Астахов нашел и только что при нем выкрал документы. Петраков вспомнил, как закрывал он замки своего портфеля, куда перед этим наверняка их засунул. Что же делать? Не признаваться же в самом деле в обмане? Об этом не хотелось и думать. Но думать-то надо. Петраков еще раз скользнул взглядом по списку арендаторов. Четвертым сверху значилось кафе «Улыбка». Кафе это открылось в полуподвальном помещении с год назад. С трудом тогда удалось обломать Мельгунова. И только сам Петраков знал, что невинное это кафе – один из способов отмывки денег влиятельной группировки. Они даже пытались предложить институту свою «крышу». Ну что ж, ни одно доброе дело, как говорится, не остается безнаказанным. Настала пора отработать. Да, адрес Астахова? Это-то установят через свои каналы. Уже набирая телефонный номер, он с некоторым даже сочувствием подумал о налоговом инспекторишке, по неразумию ввязавшемся в мужскую игру.

Войдя во двор, Астахов увидел, что окна квартиры освещены. Похоже, опять появился сосед и, воспользовавшись отсутствием хозяев, влез в их комнату. Может, тряхнуть его как следует, пока нет Нины? Возле обшарпанного подъезда странно выглядели две иномарки, около которых бродили трое качков. Астахов прошел мимо и натруженно принялся подниматься на четвертый этаж. Сломавшийся лифт с месяц как не могли починить: в лифтоуправлении проходила какая-то реорганизация. Возле двери, разыскивая ключи, он замешкался.

– Помочь, папаша?

Сзади стояли поднявшиеся следом качки. Один из них лениво нажал пальчиками на незапертую дверь.

– До сих пор обходился, – догадка пронзила Астахова, и в тот же миг его с силой втолкнули внутрь квартиры.

Едва устояв, Виктор Николаевич обернулся к грубияну – розовощекому здоровяку с родинкой.

– А если я так?