На самом деле вовсе не было в Забелине той уверенности, что так лихо продемонстрировал он перед Подлесным и Лагацкой. Правда, относительно Максима не слишком удивился. Этот, даже если грабители начнут выбивать из него деньги, под пыткой будет из себя богатея изображать. Потому что натура такая: легче сдохнуть, чем признаться, что где-то и что-то у него не получилось. А вот насчет Власовой все сходилось, и записанный подлесновскими слухачами разговор лишь подтвердил то, что выглядело ранее невероятным, – Наталья, которую запомнил порывистой, мечтательной, за эти годы одиночества, должно быть, надломилась в вечном задыхающемся своем беге.
Был Забелин смятен и растерян. Потому и машину бросил подальше, на Большой Радищевской, неподалеку от входа в метро, чтобы иметь время подготовиться к ожидавшему его неприятному разговору, – отсюда до Котельнической набережной было минут пятнадцать ходу.
Пройдя могучий, из рифленого гранита дом, Забелин остановился – вниз, к набережной, круто убегал выложенный булыжником переулочек. Казалось, упади на этом булыжнике и тебя покатит – разгонит живенько и далеко внизу, перебросив по инерции и через поток машин на набережной, и через парапет, забросит прямо в Москву-реку. Девять лет назад в этом переулке он снял на лето квартиру в двухэтажном, предназначенном под снос и почти расселенном доме, чтобы в тишине закончить монографию. Тут же, прознав про новоселье, заявились Максим с Натальей, да так и остались ночевать. Утром счастливый Максим, пока остальные спали, сгонял за цветами и бутылкой коньяку. И они сидели за обеденным столом. Старый тополь под окном выдавил лапой рассохшуюся облупленную оконную раму, и пухлая его ветка лежала на скатерти рядом с разложенными книгами, коньяком и пучками редиса. Они сидели пьяноватые то ли от коньяка, то ли от майского воздуха, и Максим, не отпуская, держал Наташину руку.
Через год Максим эмигрировал.
Теперь на месте того дома из-за ажурной решетки кокетливо выглядывал трехэтажный особняк с джипами на помытой брусчатой мостовой.
Прошел теплый дождь, и грязные ручейки вытекали из сквериков на покатые улицы и там, сливаясь в общий мутный поток, в бесшабашном азарте, обгоняя одинокого пешехода, устремлялись вниз, к Котельникам.
Да, все изменилось. Было время, когда здесь, сбегая из лаборатории, начинали они с Максимом рабочий день – в кинотеатре повторного фильма «Иллюзион» можно было увидеть американские и французские ленты тридцатых-сороковых, давно забытые или вовсе не шедшие в отечественном прокате. Если, конечно, достать билеты, что было куда как непросто. Внутри кинотеатра, называвшегося, видно, для конспирации, музеем, висели фотографии западных кинозвезд, устраивались лектории. За семьдесят копеек можно было часа два подышать неведомым и оттого желанным иноземным воздухом. После «Моста Ватерлоо» впечатлительный Максим вышел с мокрыми глазами.
– Что, птичку жалко? – подковырнул тогда Алексей.
– Дурак. Себя жалко, – зло огрызнулся Флоровский.
Теперь возле кинотеатра было пусто и сиро. Лишь две пожилые женщины с кокерами на поводках лениво, не в первый раз, просматривали афиши. Должно быть, скучающие домработницы.
Что-то екнуло в нем – за «высоткой», в скверике, отсеченном потоком машин, увидел он со спины Наталью – расслабленная, она сидела на одной из чугунных скамеек, вытянув ноги и с интересом разглядывая двух полощущихся в луже воробьев.
Проскочив меж загудевшими машинами и перепрыгнув через решетку, Забелин обхватил ее сзади за плечи, склонившись, положил на колени розу.
– Спасибо, Алешенька, – Не оборачиваясь, Наталья прислонила щеку к его руке. – Ты посмотри, как он за ней прелестно ухаживает. И вообще спасибо тебе. Когда еще вот так среди бела дня… В институте всё всегда срочно, важно. Будто в горячем цеху. И не выпускаем ничего уж года с полтора, а всё та же суета. А потом приходишь сюда…
– И выясняется, что ничего срочнее этого нет, – Забелин уселся рядом. – У меня то же самое. Работаю до девяти, до двенадцати. Лопачу, лопачу, а меньше не становится. Хотя и в охотку. А потом в кои веки бац – и в отпуск. Так, на недельку. И через неделю, едва дождавшись, летишь в волнении – что там без меня? И видишь – всё как-то и без тебя, незаменимого, движется. А если не двинулось, тоже сигнал – может, не так уж и нужно двигать?
– Значит, ощущение значимости сильно преувеличено?
– Увы, природа мудра – и все взаимозаменяемо. А так, сказать меж нами, хочется быть единственным.
– Не меняетесь вы, мальчишки.
– Понятно. Макс вовсю обаяет?
– Еще как.
– Между нами, что касается упрямства, вы друг друга стоите. Ты, конечно, стоишь насмерть?
ebooksa