Но счастье продолжалось недолго. Изображение вдруг потемнело и дернулось, по экрану с шипением побежали полосы. Никанорыч застонал. Видно, кто-то наверху внял его горю, и изображение опять появилось, но через несколько секунд вновь исчезло, а вместо долгожданного стадиона на экране вдруг появились осточертевшие за последнее время физиономии кандидатов в президенты, самого президента и еще какого-то смутно знакомого мордастого мужика в затемненных очках. Экран был крест-накрест разделен на четыре части, и в каждой части была своя постылая физиономия.
Никанорыч горестно взвыл, доковылял до проклятого ящика и принялся переключать программы. Но везде было одно и то же — говорящие головы. Оскорбленный в лучших чувствах болельщик выпил, теперь уже с горя, пару стаканчиков без закуски, пригорюнился и стал слушать. С каждой секундой лицо садовода-шахтера все больше розовело, оживлялось, и скоро он уже восторженно хлопал себя по коленям, забыв и про самогонку, и про закуску, потому как и президент, и кандидаты в президенты, и мордастый мужик обзывали друг друга такими словами, какие и в шахте-то не каждый себе позволит. А уж то, в чем они один другого обвиняли, старательно перекрикивая друг друга, вообразить на трезвую голову было решительно невозможно.
Никанорыч понял, что грешно смотреть такой цирк в одиночку, и рванул к соседу.
— Куприянов! Куприянов, мать твою! Оглох, что ли?! Куприянов вышел из-за дома, где колол дрова, и удивленно посмотрел на соседа, подпрыгивающего от нетерпения на одной ноге.
— Да здесь я, здесь… Чего надрываешься? Пожар, что ли?
— Включай телевизор, там такое… Икебана, одним словом. — Никанорыч схватил соседа за руку, потащил в дом. — Да не стой же ты, как пальма Мерцалова, включай!
— Да сам пойду, пусти руку-то, вцепился, — пробурчал Куприянов, направляясь к дверям. — Ты ж знаешь, не люблю я футбол.
— Какой там футбол! — горячился Никанорыч. — Ты… там… ну сам погляди!
Куприянов прошел в комнату, включил телевизор. Никанорыч ковылял следом. Сначала прорезался звук, и после первых же слов лицо старого опера вытянулось. А когда появилось изображение и Куприянов-старший узнал говоривших, то потерял дар речи.
— Ну, а я что говорил? — радовался Никанорыч, как будто сам устроил это представление. — Видал такое?! Как на базаре при пожаре, ей-богу!
— Я всегда знал, что они бандюки и воры. — Степан Игнатьевич наконец обрел голос. — Теперь и все узнают. Надо Валерке позвонить.
С третьей попытки он дозвонился до сына.
— Валера, включи телевизор, — начал было он, но сын перебил его счастливым голосом:
— Смотрим! Смотрим, батя! Весь город смотрит!
Роману Толоконникову позвонили по мобильному телефону из охваченного паникой избирательного штаба. Несколько минут он наблюдал совместное выступление четырех лиц, внешне похожих на действующего главу государства, кандидатов на пост главы государства и опального премьер-министра. Роману не потребовалось много времени, чтобы понять, что политическому имиджу всех четырех уже ничто не повредит в связи с полным уничтожением последнего, и принялся изучать расписание поездов на Москву.
Ближайший поезд должен был отправиться меньше чем через час, еще можно было успеть.
Роман Толоконников был профессионалом, специалистом по психологии масс. Он хорошо понимал, что может начаться с минуты на минуту, а репортажи из горячих точек не являлись тем делом, которым ему хотелось бы сейчас заняться.
Чуть склонив голову набок, президент России внимательно выслушал пресс-секретаря и незаметно покинул прием, чтобы вернуться в свой рабочий кабинет. Минут пять он смотрел запись, и улыбка на его лице становилась все шире.
— А говорят, что Черномырдина еще никто не смог переплюнуть. Вот истинные мастера художественного слова, — сказал он и назначил экстренное совещание силовых министров.
Президент Соединенных Штатов узнал о скандальной трансляции через пятнадцать минут после ее начала. Переводчик-синхронист бодро принялся за работу, но через несколько минут сдался, сокрушенно развел руками.