Марион Фай

— А кое-что и уплатил. Положим, триста фунтов. Хотя цифра тут ничего не значит. Маркиз и лорд Гэмпстед твердо решились ее не увеличивать.

— Да?

— Они положили, что ни при каких обстоятельствах не увеличат ее. Они могут найти нужным прекратить пенсию.

— Что это, угроза?

— Конечно, угроза, если хотите.

— Милэди знает, что со мной в этом деле поступают очень дурно. Она прислала мне билет в 50 фунтов, и я возвратил его. Не этим способом желал я быть вознагражденным за мои услуги.

— Для вас же лучше, что возвратили. Не будь этого, я, конечно, не мог бы просить вас посетить меня здесь.

— Не могли бы?

— Нет, не мог бы. Вы, вероятно, понимаете, что я хочу сказать. — Мистер Комминг положил руку на письма, ничем, впрочем, на них не намекая. — Мне кажется, — продолжал он, — что нескольких слов достаточно, чтобы решить все, что нас занимает. Маркиз, по человеколюбивым побуждениям, которым я, по крайней мере в данном случае, не сочувствую, крайне не желает прекратить, или даже уменьшить щедрую пенсию, которая вам выдается.

— Щедрая — после службы, продолжавшейся целую жизнь!

— Но он это сделает, если вы еще будете писать письма кому-нибудь из членов его семьи.

— Это тиранство, мистер Комминг.

— Прекрасно. В таком случае маркиз — тиран. Но он пойдет дальше этого. Если бы оказалось нужным защитить или его самого, или кого-нибудь из членов его семьи, от дальнейшей назойливости, он прибегнет к законным мерам. Вы, вероятно, знаете, что это было бы крайне неприятно маркизу. Но в случае необходимости, ничего больше не останется. Я не прошу у вас никаких уверений, мистер Гринвуд, так как вам, может быть, нужно несколько времени на размышление. Но если вы не желаете лишиться вашего дохода и быть вызванным в полицейский суд, за попытки выманивать деньги посредством угрожающих писем, вам не мешало бы попридержать руку.

— Я никогда не угрожал.

— Мое почтение, мистер Гринвуд.

— Мистер Комминг, я никому не угрожал.

— Мое почтение, мистер Гринвуд. — Тут бывший капеллан распростился.

До наступления вечера этого дня он решил взять свои триста фунтов в год и молчать. Маркиз, как теперь оказывалось, не был так плох, как он думал, ни маркиза так напугана. Приходилось отказаться от своего намерения; но при этом он продолжал уверять себя, что его очень обидели, и не переставал обвинять лорда Кинсбёри в страшной скупости, за то, что он отказался вознаградить надлежащим образом человека, который служил ему так долго и так верно.

XXXII. Хранитель государственных актов

Хотя лорд Персифлаж, по-видимому, очень сердился на упрямого герцога, тем не менее он с удовольствием разрешил пригласить Джорджа Родена в замок Готбой.