— Никому об этом ничего не известно, так как событие это еще в будущем.
— Вполне достойно радикала, быть таким точным и логичным. Ну так о моей помолвке?
— Да; об ней я очень много слышал. Мы об этом толкуем — как прикажете сказать, сколько времени?
— Не придирайтесь. Понятно, что такой человек, как Льюддьютль, не может обвенчаться наскоро, точно первый встречный.
— Какое несчастие для него!
— Почему несчастие?
— Я бы счел это несчастием, если б собирался жениться на вас.
— Это — самая большая любезность, какую я когда-либо от вас слышала. Как бы то ни было, ему приходится с этим мириться, так же как и мне. Это несносно, так как люди ни о чем другом говорить не хотят. Что вы думаете о Льюддьютле как об общественном деятеле?
— Я совсем на этой мысли не останавливался. Я ничего думать не могу. Сам я до такой степени частный человек, что не имею никакого понятия об общественных деятелях. Надеюсь, что он отлично может спать.
— Спать?
— Без этого, должно быть, страшная скука просиживать столько часов под ряд в палате общин. Но он давно практикуется и вероятно привык.
— Но разве дурно человеку, в его положении, любит свою родину?
— Каждый человек должен любить свою родину; но еще сильней, если возможно, должен любить весь мир.
Леди Амальдина уставилась на него, совсем не понимая, что он хочет сказать.
— Вы такой смешной, — сказала она. — Вы, мне кажется, никогда не думаете о положении, которое призваны занять.
— Нет, думаю. Я человек, и очень много об этом размышляю.
— Но вам придется быть маркизом Кинсбёри, а Льюддьютлю — герцогом Мерионет. Он ни на минуту этого не забывает.
— Какое наказание для него и для вас.
— Отчего же для меня наказание? Разве женщина не может понимать своих обязанностей так же, как и мужчина?
— Конечно, может, если составила себе о них какое-нибудь понятие.