– Надо наложить жгут!
– Боже! Какой ужас!
Ольга хотела перевернуть Филиппа лицом вверх.
– Нельзя переворачивать! – остановил ее кто-то.
– Женщина, вы что, его знакомая?
– Боже мой! Филипп! Филипп, ты меня слышишь? – Ольга аккуратно приподняла его окровавленную руку, стараясь нащупать пульс. Рука была горячей.
От вида крови у нее закружилась голова, она покачнулась… И не заметила, как из образовавшейся толпы вынырнул и стал торопливо удаляться ссутулившийся человек в спортивной куртке и темных очках, резко диссонирующих с его костюмом.
На скамейку у входа в морг, где сидела Ольга, устало опустился Виктор Семенович. В «Скорую» его не взяли, и он добирался своим ходом:
– Олечка, ты как? – заботливо спросил адвокат.
– Ох, Виктор Семенович. Даже не знаю…
– У меня валидол есть. Дать? – Шепелёв протянул ей упаковку.
– Давайте, – прозвучал ее безжизненный голос.
– Ты посиди, а я пойду с документами разберусь. Подождешь?
– Да. Наверное, мне надо куда-то позвонить… в посольство или…
– Разберемся, деточка.
– Боже мой… Казалось бы, еще два часа назад я собиралась просто стереть его в порошок. Нет, правда, Виктор Семенович. А сейчас вот реву и не могу остановиться… – Ольга сунула под язык таблетку, показавшуюся ей совершенно безвкусной.
И по щекам ее ручьями потекли слезы.
20. Траур
– …и слезы нескончаемым потоком текли у меня по щекам. Сколь ни горьки были нанесенные мне обиды, ибо в супружестве я не обрела ни любви, ни уважения, ни покоя, долг вдовы неизменен: молиться, скорбеть и оплакивать своего супруга.