Плотина

Ходят слухи, что кандидатура Рошека рассматривается для некоего правительственного назначения. На прошлой неделе Джек Андерсон предположил, что Теодор Рошек станет министром внутренних дел.

Мы надеемся, что у правительства хватит мудрости привлечь его. Если же это случится, он, мы надеемся, примет назначение.

* * *

Шофер лимузина отказался от предложенного Рошеком пятидолларового банкнота, но швейцар гостиницы принял его с довольной ухмылкой. В вестибюле его встретил готовый к услугам проворный красивый метрдотель с инвалидным креслом. Старый добрый Джек Андерсон опять ошибся, подумал Рошек, когда его закатывали в лифт. Глава не усталого и одряхлевшего министерства внутренних дел, но совершенно нового департамента, того, о котором Андерсон, по всей вероятности, еще не пронюхал. Рошек улыбнулся тривиальному образу мыслей автора редакционной статьи из «Стар». Байку о том, что он-де в своих проектах пытается компрометировать собственные физические недостатки, слышал и раньше. Люди, которые верят в это, попросту никогда не заглядывали в официальные документы. Если бы заглянули, уяснили бы, что он всегда ставил безопасность выше экономии, даже в молодости, когда его ноги были такими же сильными, как у любого другого. Эти наиновейшие попытки сэкономить несколько километров бетона и несколько тонн стали путем бесконечных «усовершенствований» проекта при помощи компьютеров, понизить параметры, давно установленные техникой безопасности, были не для него. Возможно, его сооружения и в самом деле обходились дорого. Возможно, они, честно говоря, спроектированы слишком уж тщательно, по более высоким стандартам, чем те, что превалируют в строительной практике. Ну и ладно, если вам нужны дешевая плотина, дешевый туннель, дешевый аэропорт – подыщите кого-нибудь другого. Вот потому-то ему и нравится иметь дело с арабами; у них есть деньги, чтобы строить надежно.

– Прибыли, сэр.

Рошек с усилием поднялся на ноги и попрочнее утвердился на костылях. Метрдотель раскрыл перед ним дверь и подал ключ от номера.

– Благодарю вас, – сказал Рошек, выуживая из кармана десятидолларовую бумажку. – Вот вам. Купите себе новый свисток для подзывания таксистов.

Рошек добрался до дальнего угла комнаты и уселся на постель, лицом к окнам. Если бы заглянул в соседнюю комнату своего номера-люкса, увидел бы полоску света под дверью в ванную комнату. Он проводил жену в аэропорт ранним вечером и полагал, что она давно уже на пути в Лос-Анджелес. Она собиралась остаться с ним в Вашингтоне до конца недели, однако утром с нехарактерной для нее внезапностью решила вернуться в Калифорнию ближайшим авиарейсом. Почему так, не объяснила, но Рошек заметил необычную встревоженность и замкнутость и высказал предположение, что она, должно быть, решила сделать то, о чем не раз говорила, – всесторонне обследоваться в клинике Майо. Непонятно почему, это замечание чрезвычайно раздражило, и она повела себя так в его присутствии, как сама от себя не ожидала.

Рошек положил газетные вырезки на прикроватный столик и снял телефонную трубку. Поведение жены непонятно, но ее отъезд кое в чем на руку. Во-первых, разрядилась напряженная атмосфера. А во-вторых, он мог позвонить Элеоноре из своего комфортабельного номера, а не из какой-то будочки в вестибюле. Впрочем, многое из того, о чем он мог говорить с женой, Элеонору, казалось, совершенно не интересовало. К примеру, его работа. Были ли его сооружения более эстетичными, чем творения его современников? Он на это надеялся. Всю жизнь стремился к изысканным линиям, одним из первых внедрил архитектурное оформление мостовых и эстакадных опор. Помог новаторскому решению удерживаемых тросами перекрытий больших арен, и это придало элегантность тому, что прежде считалось исключительно функциональной и экономической проблемой. Он много раз стремился спроектировать даже такие прозаические сооружения, как химические и текстильные предприятия, изучив предварительно их сочетание с окружающей застройкой, чтобы они не угнетали живущих рядом. Он беспокоился о визуальном ущербе и о влиянии на окружающую среду еще до разработки технических условий. И делал все это намного раньше, чем это наказание, эта чума, это проклятие пало на его ноги, обеспечив писакам, стряпающим редакционные статейки, простор для идиотских метафор.

Он поставил телефон рядом с собой на постель и позвонил в Калифорнию. Как, должно быть, она будет счастлива услышать эти новости! Он попытается рассказать о них в этакой прозаической манере: слишком большое волнение в голосе было бы не в его характере. Первоначальная эйфория, по сути дела, уже прошла, он начинал относиться к тому, что его должны предпочесть для поста в правительстве, как к естественному продвижению, воплощению справедливости. Он услышал, как на другом конце провода зазвонил телефон, и попытался представить себе идущую по комнате Элеонору, мягкие движения ее длинных ног, осанку, грациозность, уравновешенность, изысканную соразмерность каждого жеста. Он попытался собрать воедино овальное лицо, туго стянутые сзади черные волосы, алебастровую кожу, нежность серо-зеленых глаз, ее запах, ее ауру...

– Алло! Элеонора, это Тед. Как ты там, моя дорогая? Да я чувствую себя прекрасно и страшно скучаю по тебе. У меня есть кое-какие совершенно невероятные новости. Чтобы быть уверенным, что ты будешь этому рада так же, как и я, купил тебе кое-что миленькое, отдам при встрече, надеюсь, в следующий уик-энд. Хочу, чтобы у тебя было подобающее настроение, когда отпразднуем...

Услышав голос мужа, Стелла Рошек нагнулась к зеркалу в ванной и закончила свой макияж. Удовлетворенная тем, что на лице не осталось ни малейшего следа слез, только что заставивших покраснеть глаза и прочертивших полоски по щекам, она сделала глубокий вдох и открыла дверь. Все равно ведь собиралась поговорить с ним напрямую, так что вполне можно сделать это и сейчас.

Глава 8

Фил легонько обрисовывал контуры тела Джанет, проводя руками по ее коже от головы до пальцев ног, а потом обратно. Целовал ступни, колени, пушистый треугольник, соски, уши, глаза, рот. Прижимался лицом к нежным животу и грудям, ощущая, как ее тело изгибается от удовольствия.

– Вот так, – сказала она, – ты, кажется, потерял со мной всю свою застенчивость. Еще немножко поработать, и станешь вполне сносным любовником. – Она улыбнулась ему, глядя снизу вверх, а потом рассмеялась. – Даже при свечах вижу, как ты краснеешь.

– Девушки там, в институте Святого Джуда, говорили не так, как ты.

– И что же они говорили?

– Ну, что-то вроде: «Не могу, мол, позволить тебе совать туда руки, потому что это слишком ко многому обязывает».

– В самом деле? Бог мой! Я просто не в силах представить себе этот Канзас. Как ни пытаюсь думать о нем, ничего не выходит.

– Это такое место, где лужайки положено подстригать, а мусор выносить. Где матери ждут возвращения своих двадцатипятилетних сыновей из кино. Где женщины так прекрасны, что не замечаешь даже уличных беспорядков.

Он поцеловал ее.